– Рус‑ки?.. Ест! Ест!.. Бу‑дит!.. Си‑сяс бу‑дит!

Я посмотрел на часы. Где‑то били куранты.

Из притона в ненастную сентябрьскую полночь вышли трое и степенным шагом, под стать кремлевскому караулу, двинулись навстречу моей судьбе.

Самый высокий – во френче, ростом достигавший моего подбородка – протянул мне руку, и я было подумал, что уйду из этого роддома, унося на руках маленького Борю, если бы не его непроницаемое, словно навсегда застывшее лицо в шрамах.

– Гасыс?.. Кока‑инь?.. Геро‑инь? – спросил он по‑русски.

– Собака.

– Кто? Я?

– Да нет, нет, что вы? Мне нужна моя собака. Ее сегодня увезли с улицы Первомайской ваши товарищи.

И хотя я говорил вяло, безнадежно, он, прожив в России, должно быть, дольше других из этой общины, меня понял.

– Васа собака мозет быть наса товариса, – по‑прежнему сдержанно кивнул он. – Но это бу‑дит сто‑ить день‑га.

Я не пожалел бы денег и на то, чтобы узнать, что он задумал и что у него на душе. Луна на мгновение выглянула из‑за быстро пробегавших туч, в этом промельке я хотел успеть что‑либо понять по его глазам – глаз не было; по его лицу – лица не было, точнее, это было неподвижное лицо мертвеца.

Или убийцы.

– Если я найду свою собаку, я вам заплачу, – твердо пообещал я. Он перевел соплеменникам содержание нашего разговора – это я понял по тому, как заулыбались, закивали они, зацокали языками и почти синхронно развели руками, выражая сожаление по поводу случившегося. Завершив ритуал, все снова замолчали и снова уставились на меня.

– Я могу посмотреть ваших собак? – растерянно спросил я у непроницаемого.

– Это не здесь, – ответил он, подумав. – Но вас могут подвезти.

Стало ясно, как в избе‑читальне при лампочке Ильича, что придется платить аванс, подтверждая свою кредитоспособность. Я снова полез в карман, невольно подумав, что если они живут здесь легально, без документов, то куда они девают трупы тех, кто умирает?

С вымученной усмешкой превосходства, достав конверт из кармана, «куклу» – из конверта, сотню – из‑под аптекарской резинки (так, чтобы они могли разглядеть, что под ней – вторая, и подумать, что под второй – еще пачка таких же), я протянул ее непроницаемому. Он посветил на купюру фонариком‑ручкой, вначале на Франклина, затем – на здание Дворца независимости, кивком отметил подлинность купюры и спрятал ее в нагрудный карман френча.

– Васа есть масина, наса люди повезут, – простер руку в сторону «ягуара».

– Мне бы хотелось быть уверенным, что они меня довезут туда, куда надо, а не до ближайшей лесопосадки, – подумал я вслух, не стараясь быть услышанным.

– Если бы наса хотела у‑бить, ехать была не на‑да, наса убить здесь, – четко ответил он.

– Это далеко?

– Наса люди довезут.

В его словах был резон. Но если бы его и не было, ради спасения кавалера Бори стоило рискнуть. Я протянул ему руку, он задержал ее в своей:

– Один вопрос. Васа – милисия?

– Нет.

– Тогда как нас насол?

– Случайно, – ответил я односложно.

Не объяснять же ему было, что морозным утром двадцать девятого декабря одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года я родился в этом доме.

Мне и самому себе теперь не хотелось в этом признаваться.

Мне и раньше доводилось иметь дело с китайцами. Давным‑давно, еще на заре перестройки, Хан Чель, сын моего учителя Кима, познакомил меня с мастером Гао. Старик работал в маленьком китайском ресторанчике «Харбин», в подвале которого был оборудован обитый рисовой соломой зал для занятий кунфу.