Так, философствуя, я и уснул.

Снилось мне, что в «клетку» постучался капитан и, смущенно извинившись, принес мне на тарелочке телефон:

– Вам звонят, Евгений Викторович. Кажется, из Парижа.

Я взял трубку. Звонила Валерия:

– Жень, привет! Извини, что поздно, Ты уже спишь?

– Бонжур, дорогая! – обрадовался я и, чтобы не будить спящих в ногах проституток, перешел на французский: – Совсем даже не поздно, а рано, и я еще не сплю. У тебя ничего не случилось?

– Нет. А почему ты говоришь по‑французски? У тебя кто‑то есть?

– Только ты, я и ночь, которая нас, увы, разделяет. А по‑французски говорю оттого, что устал от китайского. Как дела?

– Прекрасно. Сегодня моя Жаклин давала концерт в музыкальном коллеже в Марселе. Мишель Боннэ остался очень доволен.

– Что она играла?

– Кое‑что из Рахманинова, а Гайдна – на бис. Кстати, новая знакомая Боннэ Виолетта Абиджан пригласила меня аккомпанировать ей в сольном концерте. Хочешь послушать, как она поет? – и, не дожидаясь моего согласия, включила магнитофон.

В трубку полились франки за междугородные переговоры…

– Мужик, – тряс меня за плечо взлохмаченный бомж. – Проснись! Ты че?..

Я протер глаза. Обитатели «клетки» испуганно отползли от меня в противоположный угол.

– А? Что?..

– Ты че это не по‑нашему? На рожу посмотришь – вроде свой. Шпион, что ли?

– Шпион, – признался я, зная, что в ФСБ и кормят лучше, и обхождение вежливей.

– Ля мур, ля мур, – горько усмехнулся пожилой человек в пижаме, – я бывал в Париже в составе делегации филологов Академии наук. Была весна, и на бульваре Капуцинов цвели каштаны.

В наступившей тишине всхлипнула какая‑то шлюха. За окном голосом Виолетты Абиджан пропела милицейская сирена, и звонким аккордом расстроенного «Стэйнвея» звякнула металлическая цепь на решетке загона:

– Столетник! На выход!

На месте капитана за стеклянной перегородкой сидел майор. Он молча придвинул мне оригиналы и копию протокола, а когда я расписался, потребовал проверить соответствие возвращенных вещей по описи: извиняться, правда, не стал, а я не стал настаивать, потому что за грязным окошком в решетке забрезжил рассвет, на часах стрелки вытянулись в шесть утра, итого менты отняли у меня сто двадцать баксов – не такая уж маленькая плата за зависть.

«Ягуар» стоял у входа на площадке. Отъехав пару сотен метров, я убедился, что его не заминировали.

Город уже проснулся, день обещал быть пасмурным с проблесками солнца или солнечным с кратковременным дождем. Вполне обычный день одиннадцатого сентября, каких я видел уже тридцать четыре. Интересно, что я делал в этот день в прошлом году? Еще интереснее – звонили ли менты моей клиентке, чтобы проверить подлинность контракта? Регистрацию сотового телефона проверяли – это как пить дать, хорошо бы, не наслушали по нему пикантных разговоров долларов этак на семьсот‑восемьсот, с них станется! Не снижая скорости, я сунул пальцы под коврик – копии контракта были на месте. А значит, обыскивали не очень старательно, заведомо зная, что наркотиков и оружия на борту нет. По‑моему, они вообще знали обо мне еще до задержания – не эти, конечно, а те, кто инициировал. Кто и зачем – вопрос, но если это так, то периодическое появление «желтоглазика» у меня на хвосте было закономерным.

Я въехал во двор, загнал машину за длинный ряд разноцветных металлических гаражей, от посторонних взглядов из окон верхнего этажа меня с одной стороны скрывала покатая крыша трансформаторной будки, символизировавшей родину электричества, с другой – еще не облетевшая крона старого тополя, в пору цветения досаждавшего аллергикам, а теперь обиженно стоявшего на задворках с видом нищего, которому никто не подает.