я бегу за ним следом, но, приподнявшись, Ворон вцепляется в меня, когда я

пробегаю мимо. Я помогаю ему встать и новым ударом, на сей раз прямо в

желтые зубы, отправляю его на следующую площадку. Теперь Ворон замирает на

месте, но, поскольку он имел счастье упасть на голову, возможно, не сразу

придет в себя.

   Я перевожу дух, иду медленнее, как человек, вышедший поглядеть, что

творится вокруг и чем вызвана такая суматоха. Внизу, у входа, собралась

группа жильцов и случайных зевак. Кралева и Ужа среди них нет. Смешиваюсь

с толпой, чтобы послушать комментарии, но, убедившись, что никто не

обращает на меня внимания, направляюсь вниз по улице и думаю о том, что

эти парижские зеваки поистине странное племя. Волнуются из-за горящей на

крыше кучки газет, не подозревая о том, что этажом ниже, может быть, лежит

убитый некий политический лидер.

9

   На моих часах только девять, и мне приходит в голову, что они

остановились. Все же я подношу их к уху - нет, работают нормально. Столько

всего случилось за последнее время, что, как мне кажется, должна быть по

меньшей мере полночь.

   Разумеется, то, что сейчас только девять, мне как нельзя более

кстати. Взяв на Лафайет такси, я еду на Вивьен, чтоб там пересесть в

"ягуар". Оказывается, я совершенно напрасно отпустил такси - моей машины

нет на месте.

   Иду по узкой улочке обратно, обдумывая по  дороге,  что  мне

предпринять. И лишь перед зданием Биржи устанавливаю, что за мною следят с

близкого расстояния, и весьма усиленно: один тип идет впереди меня, другой

позади, а третий следует рядышком по мостовой, восседая на зеленой

"веспе".

   Примененная система слежки не оставляет места для сомнений, что в

данном случае я имею дело не с кралевскими людьми. Предыдущее наблюдение с

грузовичка и темно-синего "меркурия" тоже затея не Кралева. Это либо

американцы, либо мои друзья французы. Вероятнее всего, французы.

   Кого-нибудь более чувствительного, чем я, наверное, обидел бы факт,

что после такой самоотверженной работы в пользу определенных служб эти

самые службы берут тебя на мушку. Я, однако, редко позволяю себе роскошь

проявлять чувствительность и достаточно хорошо знаю правила игры, чтобы

рассчитывать на благодарность.

   Единственно, в чем я отдаю себе отчет, идя в сторону Больших

Бульваров в сопровождении двух пешеходов и едущего "веспе", это то, что,

хотя я нахожусь под открытым небом, положение мое почти столь же трагично,

как в ловушке на чердаке. Операция "Незабудка" начнется не позднее

послезавтра. Кралев, вероятно, уже летит по шоссе на Марсель.  Он

расправится с Лидой, отдаст ее в надежные рууки, после чего улетит в

Грецию или Турцию, чтоб лично заняться операцией. Знаю о предстоящем

покушении на жизнь десятков тысяч невинных людей только я - жалкий

безоружный одиночка, плетущийся по парижским бульварам  под  зорким

наблюдением трех французских соглядатаев, лишившийся своего передатчика,

автомашины, оружия и оставшийся ко всему прочему с несколькими франками в

кармане.

   Медленно шагая по улице, я без всякого смысла всматриваюсь в витрины

ювелирных мастерских, украшенных мелкими монетами, червонцами и таблицами,

сообщающими прохожим о курсе турецкой лиры и наполеондора. Иду, почти не

ощущая под собою ног, почти не ощущая самого себя, почти не ощущая ничего,

кроме тягостного чувства пустоты, безнадежной отрешенности в беспредельном

пустом пространстве, где раздаются одинокие шаги человека, которым, быть

может, являюсь я сам.