влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей

синего бензинового дыма.

   - Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то

несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не

только от меня.

   Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота -

где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык

машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин,

одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно,

однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к

тротуару.

   - Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте.

   - Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть

твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если

ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится.

   - Прежде ты, кажется, утверждал обратное.

   - Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя.

   - Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не

стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим

уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня,

чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль

обыкновенного статиста.

   - Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает

старик.

   - Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это

меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну.

   - Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою

работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно,

если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно.

   - Скажи им, что я согласен.

   - И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего

личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем.

   - Ты имеешь в виду американцев?

   - Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду.

   - А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные

идеалы куда выгоднее, чем ты.

   - Что ты болтаешь!

   - Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к

старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я

говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде,

ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала...

   - Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком

случае, в такой же мере, как Димов.

   - Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь

по одному признаку - кому сколько платят. Ты не получаешь и одной десятой

того, что получает Димов.

   - А ты откуда знаешь, кто сколько получает? - резко спрашивает

Младенов.

   - Сходи в банк, убедишься, - говорю я, с усмешкой глядя на старика.

   Тот смотрит на меня и отвечает такой же усмешкой:

   - Тебе и невдомек, что я это уже сделал?

   Останавливаюсь перед первым попавшимся кафе на улице Лафайет, потому

что только тут нашлось место для стоянки. Ем безвкусный, жилистый бифштекс

с остывшим и мягким картофелем, способным на долгое время вызвать

отвращение ко всякой еде. В виде гарнира к этому отвратительному обеду в

голове у меня копошатся всякие неприятные мысли, с некоторых пор не

покидающие меня ни на минуту.