Изменить размер шрифта - +
  Короче, я, можно сказать,  потерял равновесие,  состояние  это  было
малоприятное, даже довольно-таки  тяжкое.  Я  придумывал  самые удивительные
способы  бегства  и  освобождения,  я подумывал  о  том, чтобы  уйти  в  мир
музыкантом и  играть на свадьбах, и если бы, как то бывает в старых романах,
появился иностранный  вербовщик  и  предложил мне  надеть  военную  форму  и
отправиться  с  любым войском на любую  войну, я  бы пошел. Словом, все было
так, как часто бывает  в таких случаях: я потерял себя настолько, что уже не
мог справиться с этим сам и нуждался в помощи.
     Он на мгновение остановился и молча усмехнулся. Затем продолжал:
     -- Конечно, у меня  был  ученый  наставник, как полагается, и, конечно,
было  бы  разумно и правильно  с  ним посоветоваться, это  была  просто  моя
обязанность.  Но уж так ведется, Иозеф:  когда ты в трудном положении, когда
ты  сбился  с  пути и  больше всего нуждаешься в том, чтобы  тебя поправили,
именно тогда тебе меньше всего хочется вернуться на прежний путь и поправить
дело обычным способом. Мой наставник был недоволен моим последним отчетом за
четверть, отчет вызвал у него  серьезные нарекания, но я думал, что нахожусь
на пути к новым  открытиям или взглядам, и немного обиделся  на него  за его
замечания.  Словом, мне  не хотелось идти  к  нему,  не хотелось  каяться  и
признать, что  он  прав.  Своим товарищам  я тоже  не  хотел довериться,  но
поблизости был  один оригинал, которого я знал  только  в лицо и понаслышке,
один санскритолог  по прозвищу  "Йог". И  вот в  минуту, когда мое состояние
стало для  меня почти нестерпимым, я  пошел к этому человеку, чья одинокая и
несколько странная фигура  вызывала у  меня усмешки  и тайное восхищение.  Я
пришел в его  келью, хотел обратиться  к нему, но застал  его погруженным  в
себя,  в ритуальной индийской позе, пробиться к нему нельзя  было, он витал,
тихо улыбаясь, в каком-то совершенно другом мире, и мне ничего  не осталось,
как остановиться у двери и подождать, когда он очнется. Ждать пришлось очень
долго, час и еще два часа, я наконец устал и опустился на  пол; я сидел там,
прислонившись к  стене,  и  все ждал. Наконец  я  увидел,  как  он понемногу
просыпается,  он  шевельнул   головой,   расправил  плечи,  медленно  развел
скрещенные ноги, и, когда он уже вставал, взгляд его упал на меня. "Что тебе
нужно?" -- спросил он. Я поднялся и, не подумав, не зная толком, что говорю,
сказал: "Это из-за  сонат  Андреа Габриели". Он окончательно  встал,  усадил
меня  на свой единственный стул, сам сел на край стола и спросил: "Габриели?
Что же  он натворил  своими сонатами?" Я стал рассказывать  ему, что со мной
случилось,   исповедоваться   в   своих   сомнениях.   Со   скрупулезностью,
показавшейся мне  педантичной,  он  принялся расспрашивать о  моей жизни,  о
занятиях творчеством  Габриели и сонатой, он хотел знать, когда я встаю, как
долго  читаю, много  ли  музицирую,  в  какие  часы  ем  и  ложусь спать.
Быстрый переход