Короче, я, можно сказать, потерял равновесие, состояние это было
малоприятное, даже довольно-таки тяжкое. Я придумывал самые удивительные
способы бегства и освобождения, я подумывал о том, чтобы уйти в мир
музыкантом и играть на свадьбах, и если бы, как то бывает в старых романах,
появился иностранный вербовщик и предложил мне надеть военную форму и
отправиться с любым войском на любую войну, я бы пошел. Словом, все было
так, как часто бывает в таких случаях: я потерял себя настолько, что уже не
мог справиться с этим сам и нуждался в помощи.
Он на мгновение остановился и молча усмехнулся. Затем продолжал:
-- Конечно, у меня был ученый наставник, как полагается, и, конечно,
было бы разумно и правильно с ним посоветоваться, это была просто моя
обязанность. Но уж так ведется, Иозеф: когда ты в трудном положении, когда
ты сбился с пути и больше всего нуждаешься в том, чтобы тебя поправили,
именно тогда тебе меньше всего хочется вернуться на прежний путь и поправить
дело обычным способом. Мой наставник был недоволен моим последним отчетом за
четверть, отчет вызвал у него серьезные нарекания, но я думал, что нахожусь
на пути к новым открытиям или взглядам, и немного обиделся на него за его
замечания. Словом, мне не хотелось идти к нему, не хотелось каяться и
признать, что он прав. Своим товарищам я тоже не хотел довериться, но
поблизости был один оригинал, которого я знал только в лицо и понаслышке,
один санскритолог по прозвищу "Йог". И вот в минуту, когда мое состояние
стало для меня почти нестерпимым, я пошел к этому человеку, чья одинокая и
несколько странная фигура вызывала у меня усмешки и тайное восхищение. Я
пришел в его келью, хотел обратиться к нему, но застал его погруженным в
себя, в ритуальной индийской позе, пробиться к нему нельзя было, он витал,
тихо улыбаясь, в каком-то совершенно другом мире, и мне ничего не осталось,
как остановиться у двери и подождать, когда он очнется. Ждать пришлось очень
долго, час и еще два часа, я наконец устал и опустился на пол; я сидел там,
прислонившись к стене, и все ждал. Наконец я увидел, как он понемногу
просыпается, он шевельнул головой, расправил плечи, медленно развел
скрещенные ноги, и, когда он уже вставал, взгляд его упал на меня. "Что тебе
нужно?" -- спросил он. Я поднялся и, не подумав, не зная толком, что говорю,
сказал: "Это из-за сонат Андреа Габриели". Он окончательно встал, усадил
меня на свой единственный стул, сам сел на край стола и спросил: "Габриели?
Что же он натворил своими сонатами?" Я стал рассказывать ему, что со мной
случилось, исповедоваться в своих сомнениях. Со скрупулезностью,
показавшейся мне педантичной, он принялся расспрашивать о моей жизни, о
занятиях творчеством Габриели и сонатой, он хотел знать, когда я встаю, как
долго читаю, много ли музицирую, в какие часы ем и ложусь спать. |