Один, три и два, один, три и два. Это очень
забавно. Иной день или иное утро идет, например, так, что красная сменяется
черною и обратно почти без всякого порядка, поминутно, так что больше
двух-трех ударов сряду на красную или на черную не ложится. На другой же
день или на другой вечер бывает сряду одна красная; доходит, например,
больше чем до двадцати двух раз сряду и так идет непременно в продолжении
некоторого времени, например, в продолжении целого дня. Мне много в этом
объяснил мистер Астлей, который целое утро простоял у игорных столов, но сам
не поставил ни разу. Что же касается до меня, то я весь проигрался до тла и
очень скоро. Я прямо сразу поставил на четку двадцать фридрихсдоров и
выиграл, поставил пять и опять выиграл и таким образом еще раза два или три.
Я думаю, у меня сошлось в руках около четырехсот фридрихсдоров в
какие-нибудь пять минут. Тут бы мне и отойти, но во мне родилось какое-то
странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок,
выставить ей язык. Я поставил самую большую позволенную ставку, в четыре
тысячи гульденов, и проиграл. Затем, разгорячившись, вынул все, что у меня
оставалось, поставил на ту же ставку и проиграл опять, после чего отошел от
стола, как оглушенный. Я даже не понимал, что это со мною было, и объявил о
моем проигрыше Полине Александровне только пред самым обедом. До того
времени я все шатался в парке.
За обедом я был опять в возбужденном состоянии, так же как и три дня
тому назад. Француз и m-lle Blanche опять обедали с нами. Оказалось, что
m-lle Blanche была утром в игорных залах и видела мои подвиги. В этот раз
она заговорила со мною как-то внимательнее. Француз пошел прямее и просто
спросил меня, неужели я проиграл свои собственные деньги? Мне кажется, он
подозревает Полину. Одним словом, тут что-то есть. Я тотчас же солгал и
сказал, что свои.
Генерал был чрезвычайно удивлен: откуда я взял такие деньги? Я
объяснил, что начал с десяти фридрихсдоров, что шесть или семь ударов сряду,
надвое, довели меня до пяти или до шести тысяч гульденов и что потом я все
спустил с двух ударов.
Все это, конечно, было вероятно. Объясняя это, я посмотрел на Полину,
но ничего не мог разобрать в ее лице. Однако ж она мне дала солгать и не
поправила меня; из этого я заключил, что мне и надо было солгать и скрыть,
что я играл за нее. Во всяком случае, думал я про себя, она обязана мне
объяснением и давеча обещала мне кое-что открыть.
Я думал, что генерал сделает мне какое-нибудь замечание, но он
промолчал; зато я заметил в лице его волнение и беспокойство. Может быть,
при крутых его обстоятельствах ему просто тяжело было выслушать, что такая
почтительная груда золота пришла и ушла в четверть часа у такого
нерасчетливого дурака, как я.
Я подозреваю, что у него вчера вечером вышла с французом какая-то
жаркая контра. |