Кроме наградных ленточек, были у него и медали за мастерство в стрельбе, самой скромной из которых была Медаль Мастера. Каждый год он участвовал во всеамериканском чемпионате, и дважды выигрывал Кубок Президента по стрельбе из 45‑миллиметрового кольта. Его ботинки ослепительно сияли. Волосы были коротко подстрижены; если в них и была седина, с первого взгляда её не было видно. В Академии он был инструктором по стрельбе в звании дивизионного сержанта.

Говорили, что года через два, когда исполнится тридцать лет его службы, он станет начальником корпуса. Его присутствие в Аннаполисе не было случайным.

Даже то, как он шагал по территории Академии, было красноречивым вызовом любому курсанту, ещё не определившему, какую карьеру ему избрать. Вся его манера вести себя как бы говорила: «И не думай стать офицером морской пехоты, если не сумеешь командовать таким человеком, как я». Это был вызов сильнейшего свойства, и мало кто из курсантов мог отмахнуться от него. Формально наряд морской пехоты, дежуривший на территории Академии вместе с гражданской охраной, был под командованием капитана. На деле же, как это частенько бывает в морской пехоте, капитан был достаточно умён, чтобы во всём полагаться на Брекенриджа.

Традиции морской пехоты хранятся и передаются молодёжи не столько офицерским, сколько сержантским составом.

Райан с Джексоном смотрели, как сержант извлёк из ящика очередной пистолет, всадил в него обойму, сделал два выстрела и приник к оптическому прибору, проверяя, что там с мишенью. Затем он, нахмурившись, вытащил из кармана рубашки крохотную отвёртку и что‑то там поковырялся с мушкой. Ещё два выстрела, проверка, и снова – отвёртка. Опять два выстрела. Теперь пистолет был пристрелян, и Брекенридж положил его назад, в ящик.

– Как дела, Пушка? – спросил Робби.

– Добрый день, лейтенант, – дружелюбно отозвался Брекенридж. Голос его, в котором ощущался акцент уроженца южной части Миссисипи, мягко пролился на холод цементного пола. – Как у вас?

– Жаловаться не на что. Я привёл человека – хочу, чтобы вы познакомились. Это Джек Райан.

Они обменялись рукопожатием. В отличие от Скипа Тайлера, Брекенридж знал собственную силу и умел контролировать её.

– Привет. Я знаю, вы тот, про кого писали в газетах, – Брекенридж изучающе уставился на Райана.

– Верно.

– Рад познакомиться, сэр. Я знаю парня, который муштровал вас в Куантико.

Райан рассмеялся.

– Как он поживает, Сын Конго?

– Теперь он в отставке. У него магазин спорттоваров в Роаноке. Он вас помнит. Говорит, что для студента колледжа вы были довольно толковым парнем. Судя по газетам, вы помните кое‑что из того, чему он вас натаскивал, – в глазах Брекенриджа светилось приятное удовлетворение, словно лондонское «приключение» Райана было очередным доказательством, что морская пехота, которой он посвятил свою жизнь, – штука и в самом деле кое‑что значащая. Он это и без того знал, но всё же случаи, вроде этого, ещё более укрепляли его приверженность службе. – Если газеты ничего не переврали, вы, лейтенант, действовали как надо.

– Ну, не так уж и хорошо, сержант.

– Пушка, – поправил тот. – Все зовут меня Пушкой.

– Когда всё кончилось, – продолжал Райан, – я дрожал, как детская погремушка.

Это Брекенриджу понравилось.

– Сэр, так со всеми, черт побери. Важно, чтобы дело было сделано. Что потом – не считается. Ну, так чем я могу быть вам полезен, джентльмены? Может, хотите – от нечего делать – пострелять для практики?

И тут Джексон пересказал ему то, что они узнали от агента ФБР. Лицо Брекенриджа потемнело, челюсти стиснулись. Потом он покачал головой.