|
– На место! Тихо! – Он приучил его слушаться команд. Если бы эсэсовцы нашли его, ему бы, как сумасшедшему, немедленно сделали «обезболивающий» укол. – Это Бергер, – сообщил Бухер, вернувшись обратно от двери. Доктор Эфраим Бергер был человеком маленького роста с обвисшими плечами и совершенно лысой головой, похожей на яйцо. Его воспаленные глаза постоянно слезились. – Город горит, – сказал он, едва переступив порог. 509 й встрепенулся. – Что они там об этом говорят? – Не знаю. – Как не знаешь? Ты же должен был что нибудь слышать. – Нет, – ответил Бергер устало. – Они перестали жечь, когда началась тревога. – Почему? – Откуда мне знать? Приказано – и точка. – А СС? Ты видел кого нибудь из них? – Нет. Бергер пошел между нарами в глубину барака. 509 й посмотрел ему вслед. Он ждал Бергера, хотел поговорить с ним, но тот казался таким же безучастным к бомбежке, как и другие. Он не понимал этого. – Ты не хочешь на воздух? – спросил он Бухера. – Нет. Бухеру было двадцать пять лет. Семь из них он провел в лагере. Его отец был редактором социал демократической газеты; этого оказалось достаточно, чтобы упрятать сына за колючую проволоку. «Если он выйдет отсюда, он сможет прожить еще сорок лет, – подумал 509 й, – сорок или пятьдесят. А мне уже пятьдесят. Мне бы осталось еще десять, от силы двадцать лет». Он достал из кармана щепку и принялся жевать ее. «С чего это я вдруг стал думать об этом?» – мелькнуло у него в голове. Бергер вернулся обратно. – Ломан хочет тебе что то сказать, 509 й. Ломан лежал в дальней части барака на нарах нижнего яруса без соломенной подстилки. Он сам так захотел. У него была тяжелая форма дизентерии, и он уже не мог вставать. Он думал, что так – гигиеничнее. Он ошибался. Но все уже привыкли к этому. Почти каждый в большей или меньшей степени страдал поносом. Для Ломана это было настоящей пыткой. Он умирал и при этом извинялся за каждую судорогу своей кишки. Лицо его стало таким серым, что он мог бы сойти за негра, из которого выкачали всю кровь. Он шевельнул рукой, и 509 й наклонился к нему. Грязновато желтые белки глаз Ломана тускло поблескивали. – Ты видишь это? – прошептал он и широко раскрыл рот. – Что? – 509 й посмотрел на посиневшее нёбо. – Сзади, внизу – золотая коронка. Ломан повернул голову в сторону узенького оконца. За ним стояло солнце, и эта часть барака была освещена слабым, розоватым светом. – Да, вижу, – сказал 509 й. Он ничего не видел. – Вытащите ее. – Что? – Вытащите ее! – прошептал Ломан нетерпеливо. 509 й посмотрел на Бергера. Тот покачал головой. – Она же прочно сидит, – сказал 509 й. – Тогда вытащите зуб. Он сидит не так уж прочно. Бергер может это сделать. Он же делает это в крематории. Вдвоем вы сможете. – Почему ты хочешь, чтобы мы вытащили ее? Веки Ломана медленно поднялись и опустились. Они напоминали черепашьи веки. На них уже не было ресниц. – Сами знаете. Золото. Купите на эти деньги еду. Лебенталь может обменять ее на деньги. 509 й не отвечал. Менять золотую коронку было очень опасным делом. Все золотые коронки регистрировались при поступлении каждой новой партии заключенных и позже, в крематории, вытаскивались и сортировались. В тех случаях, когда не хватало одной коронки, отмеченной в списках, отвечал весь барак. Его лишали пищи до тех пор, пока не будет возвращена коронка. |
