К тому времени, когда голубой «пежо» въехал в Арль, между Боуманом и Сессиль возникла некая отчужденность. Они обсуждали вопросы гардероба не глядя друг на друга. Боуман припарковал машину на относительно тихой боковой улочке напротив большого, не слишком процветающего магазина одежды, заглушил двигатель и взглянул на девушку. Она не повернула головы.

– Ну? – произнес он.

– Я сожалею. – Она устремила безучастный взгляд вдаль. – Мне это не нравится. Я думаю, что ты сумасшедший.

– Вполне возможно, – согласно кивнул Боуман.

Он поцеловал Сессиль в щеку, вылез из машины, забрал свой чемодан с заднего сиденья и пошел через тротуар к магазину, чтобы рассмотреть экзотические костюмы, выставленные в витрине. Он ясно видел в ней отражение машины и почти так же отчетливо – Сессиль. Она поджала губы и выглядела очень рассерженной. Какое‑то время она колебалась, затем вышла из машины и подошла к нему.

– Я чувствую, что могла бы ударить тебя, – сказала она.

– Мне бы этого не хотелось, – ответил он. – Ты выглядишь слишком сильной.

– О, ради Бога, заткнись и положи чемодан обратно в машину.

Он ничего не сказал, положил чемодан обратно в машину, взял ее за руку и повел в магазин одежды.

Двадцать минут спустя Боуман взглянул на себя в большое зеркало и содрогнулся. Теперь он был одет в черный, очень тесный костюм с длинным рядом пуговиц, – благодаря которому получил полное представление о том, как должна себя чувствовать толстая, затянутая в корсет оперная певица, берущая высокую ноту, – болтающуюся белую рубашку, узкий черный галстук и широкополую шляпу того же цвета. Он вздохнул с облегчением, когда Сессиль появилась из примерочной кабины в сопровождении пухленькой приятной женщины средних лет, одетой во все черное, очевидно, хозяйки магазина. Но на нее он глянул только краем глаза, так как мужчина, который не смотрел бы во все глаза на Сессиль, или был бы психом, или обладал зрением филина.

Боуман никогда не считал Сессиль дурнушкой, но сейчас понял раз и навсегда, что она ошеломляюще красива. И вовсе не благодаря наряду, состоявшему из изящного, экзотического и явно дорогого цыганского костюма, в котором присутствовали почти все цвета радуги, белой накидки, ниспадающей пышными складками, и очень волнующей вуали. Боуман слышал, что красивые вещи, в которые одета женщина, дают ей особое ощущение, озаряют ее особенным светом, очевидным для окружающих. Он почувствовал, как у него пару раз замерло сердце; но когда появилась эта милая девушка со слегка смущенной улыбкой на лице, Боуман заставил себя успокоиться и принял свой обычный вид. Хозяйка магазина выразила его мысли словами.

– Мадам, – повторил Боуман, – прекрасна. – Затем вернулся к прежней манере разговора: – Сколько стоит? В швейцарских франках. Вы принимаете швейцарские франки?

– Конечно!

Хозяйка магазина позвала помощницу, которая начала подсчитывать сумму, в то время как она сама принялась упаковывать одежду Сессиль.

– Она упаковывает мою одежду, – произнесла Сессиль встревоженно. – Не могу же я выйти на улицу в этом наряде!

– Конечно можешь! – Боуман хотел произнести эти слова с чувством и убедительно, но получилось как‑то казенно, и он даже не смог посмотреть ей в глаза. – Сейчас же праздник.

– Мсье абсолютно прав, – сказала хозяйка магазина. – Сотни молодых арлезианок одеваются в такие наряды в это время года. Всем это нравится.

– Да и для бизнеса это неплохо. – Боуман взглянул на счет, который ему вручили: – Две тысячи четыреста швейцарских франков. – Он извлек три банкнота достоинством в тысячу франков каждый из пачки денег Кзерды и передал хозяйке магазина.