– Я должна выйти на воздух. Я должна выйти отсюда! – Тина, девушка‑цыганка с темными, коротко остриженными волосами, смотрела в окно кибитки на палатку‑исповедальню, затем обернулась к трем другим цыганкам. Ее глаза были красны и опухли от слез, лицо – очень бледно. – Я хочу погулять. Мне нужно подышать свежим воздухом. Я... я не могу больше здесь оставаться.

Мари ле Обэно, ее мать и Сара посмотрели друг на друга. Никто из них не выглядел лучше Тины. Их лица были такими же печальными, как и в ту ночь, когда Боуман наблюдал за ними. Крушение надежд и отчаяние все еще витали в воздухе.

– Ты будешь осторожна, Тина? – спросила мать Мари озабоченно. – Твой отец... Ты должна думать о своем отце.

– Все будет хорошо, мама, – сказала Мари. – Тина знает. Теперь она знает. – Она кивнула темноволосой девушке, которая бросилась к двери, затем продолжила: – Она так любила Александре. Вы же знаете.

– Я знаю, – ответила ее мать печально. – Такая жалость, что Александре больше не может любить ее.

Тина вышла из кибитки через заднюю дверь. На ступеньках сидел цыган лет сорока по имени Пьер Лакаб‑ро. Большинство цыган очень красивы, и многие из них имеют европейскую наружность. Этот же был маленьким и толстым, с широким, обезображенным шрамами лицом, тонким жестоким ртом и свинячьими глазками; особенно уродливый шрам, который, очевидно, не был зашит, шел от правой брови до подбородка. Он, безусловно, обладал большой физической силой. Когда Тина проходила мимо него, цыган взглянул на нее и криво усмехнулся:

– И куда же ты идешь, моя хорошая? – У него был скрипучий, низкий и очень неприятный голос.

– Погулять. – Она не сделала даже попытки скрыть свое отвращение. – Мне нужен свежий воздух.

– Мы выставили посты, Мака и Мазэн наблюдают за тобой. Ты знаешь об этом?

– Ты что, думаешь, я убегу?

Он скривился снова:

– Ты слишком напугана, чтобы убежать.

С гордым вызовом она произнесла:

– Я не боюсь Пьера Лакабро!

– С какой стати ты должна бояться меня? – Он поднял руки ладонями вверх. – Такая красивая молодая девушка... Я же тебе как отец.

Тина содрогнулась и сошла по ступенькам вниз.

Объяснения Кзерды не произвели на Симона Сер‑ла должного впечатления. Он даже не пытался скрыть презрения и неудовлетворенности. Кзерда старался оправдаться.

– А что я? Я, – с вызовом сказал он, – пострадал больше всех! Я, а не ты и не Гэюз Стром. Я же говорю тебе, Боуман переломал все, что можно, в моей кибитке и украл восемьдесят тысяч франков.

– Которых ты еще не заработал. Это деньги Гэюза Строма, Кзерда. Он потребует их вернуть и, если не получит, возьмет взамен твою жизнь.

– Ради Бога! Боуман же исчез! Я не знаю...

– Ты найдешь его и воспользуешься вот этим. – Серл порылся в складках своей рясы и достал пистолет с глушителем. – Если тебе это не удастся, избавь нас от проблем и сам покончи с собой.

Кзерда долго смотрел на него.

– Кто этот Гэюз Стром?

– Я не знаю.

– Мы когда‑то были друзьями, Симон Серл...

– Клянусь Богом, я никогда не видел его. Он передает инструкции по почте или по телефону, а иногда через посредника.

– Тогда ты, может, знаешь, кто этот человек? – Кзерда взял Серла за руку и почти подтащил к выходу из палатки, закрытому пологом, один угол которого был приподнят.

Прямо перед ними находился ле Гран Дюк, который, вероятно, снова наполнил свой стакан. Он смотрел прямо на них, и взгляд его был задумчив.