|
Вполне естественно, что это ее уязвило более обычного, и мне самому труднее обычного было держать ее на расстоянии. Даже за ужином я не решился дать себе волю и почти не смотрел на нее, а, встав из-за стола, сразу уселся читать своего законника, но был даже рассеянней прежнего и понимал еще меньше, чем всегда. Сидя над книгой, я, казалось, слышал, как бьется мое сердце, словно часы с недельным заводом. И хотя я притворялся, будто усердно читаю, все же, прикрываясь книгой, я поглядывал на Катриону. Она сидела на полу возле моего сундука, огонь камина озарял ее, дрожа и мерцая, и вся она порой темнела, а порой как бы вспыхивала дивными красками. Она то смотрела на огонь, то переводила взгляд на меня; в эти мгновения я сам казался себе чудовищем и лихорадочно листал книгу Гейнекциуса, как богомолец, который ищет в церкви текст из Библии. Вдруг она громко сказала: -- Ах, почему мой отец все не едет? И разразилась слезами. Я вскочил, швырнул Гейнекциуса в огонь, бросился к Катрионе и обнял ее плечи, дрожавшие от рыданий. Она резко оттолкнула меня. -- Вы не любите свою подружку, -- сказала она. -- Если бы вы хоть мне позволили вас любить, я была бы так счастлива! -- И прибавила: -- Ах, за что вы меня так ненавидите! -- Ненавижу вас! -- повторил я. -- Да разве вы слепы, что не можете ничего прочесть в моем несчастном сердце? Неужели вы думаете, что, сидя над этой дурацкой книжкой, которую я только что сжег, будь она трижды проклята, я думал хоть о чем-нибудь, кроме вас? Сколько вечеров я чуть не плакал, видя, как вы сидите в одиночестве! Но что мне было делать? Вы здесь под охраной моей чести. Неужели в этом моя вина перед вами? Неужели вы оттолкнете своего любящего и преданного слугу? При этих словах она быстрым, едва уловимым движением прильнула ко мне. Я заставил ее поднять лицо и поцеловал, а она, крепко обнимая меня, склонила голову ко мне на грудь. Все закружилось у меня перед глазами, как у пьяного. И тут я услышал ее голос, очень тихий, приглушенный моей одеждой. -- А вы правда поцеловали ее? -- спросила она. Я до того изумился, что даже вздрогнул. -- Кого? Мисс Грант? -- воскликнул я в сильнейшем замешательстве. -- Да, я попросил ее поцеловать меня на прощание, и она согласилась. -- Ну и пусть! -- сказала она. -- Что ни говорите, вы и меня поцеловали тоже. Услышав это непривычное, нежное слово, я понял, как глубоко мы пали; я поднялся и заставил встать Катриону. -- Нет, это невозможно, -- сказал я. -- Это никак невозможно! Ах, Кэтрин, Кэтрин! -- Я замолчал, не в силах произнести ни слова. -- Идите спать, -- вымолвил я наконец. -- Оставьте меня одного. Она повиновалась мне, как ребенок, но вдруг остановилась в дверях. -- Спокойной ночи, Дэви! -- сказала она. -- Да, да, спокойной ночи, любовь моя! -- воскликнул я и в бурном порыве снова схватил ее, едва не задушив в объятиях. |
