|
Я позабочусь, чтобы вашу волю уважали, уверяю вас, как заботился об этом всегда. Но ради простого приличия вы могли бы хоть притвориться благодарной. А я-то думал, вы меня понимаете! Конечно, я не очень хорошо поступил с вами, но то была лишь невольная слабость. А считать меня трусом, да еще таким трусом -- нет, моя милая, это такая клевета, что дальше некуда! -- Дэви, но откуда же мне было знать? -- воскликнула она. -- Ах, как это ужасно! Такие, как я и мой отец... -- Эти слова прозвучали жалобным стоном. -- Такие люди недостойны даже говорить с вами. Ах, я готова встать перед вами на колени прямо здесь, на улице, готова целовать вам руки, только бы вы меня простили! -- Я сохраню воспоминание о поцелуях, которые уже получил от вас! -- воскликнул я. -- О тех поцелуях, которых я жаждал и которые чего-то стоили. Не хочу, чтобы меня целовали из раскаяния. -- Неужели вы так презираете несчастную девушку? -- сказала она. -- Вот уже сколько времени я пытаюсь вам втолковать, -- сказал я, -- чтобы вы оставили меня в покое, потому что мое сердце разбито, и как ни старайтесь, хуже мне уже не будет. Обратите лучше внимание на своего отца Джемса Мора, с которым вам еще придется хлебнуть горя. -- Ах, -- неужели мне суждено прожить свою жизнь с таким человеком! -- воскликнула она, потом с видимым усилием овладела собой. -- Но вы больше обо мне не беспокойтесь, -- добавила она. -- Он еще не знает, на что я способна. Он мне дорого заплатит за этот день... Очень, очень дорого. Она повернула к дому, и я последовал за ней. Тут она остановилась. -- Я пойду одна, -- сказала она. -- Мне надо поговорить с ним без свидетелей. Некоторое время я метался по улицам и твердил себе, что я стал жертвой такой несправедливости, какой еще свет не видал. Негодование душило меня; я часто и глубоко дышал; мне казалось, что в Лейдене не хватает воздуха и грудь моя сейчас разорвется, как на дне моря. Я остановился на углу и с минуту громко смеялся над собой, пока какой-то прохожий не оглянулся и не заставил меня опомниться. "Ладно, -- подумал я, -- хватит мне быть глупцом, простофилей и разиней. Пора с этим покончить. Я получил хороший урок и не желаю больше знаться с женщинами, будь они прокляты: женщины были погибелью для мужчины от начала времен и пребудут ему погибелью до скончания века. Бог свидетель, я был счастлив, прежде чем встретил ее. Бог свидетель, я опять буду счастлив, если больше никогда ее не увижу". Это казалось мне главным: я хотел, чтобы они уехали. Я был одержим желанием от них избавиться; и в голову мне заползали злорадные мысли о том, какой тяжкой сделается их жизнь, когда Дэви Бэлфур перестанет быть для них дойной коровой; и тут, к собственному моему глубочайшему удивлению, мои чувства совершенно переменились. Я все еще негодовал, все еще ненавидел Катриону и, однако, решил, что ради самого себя должен позаботиться, чтобы она ни в чем не нуждалась. |
