В. Курбатов — В. Распутину

1 ноября 2010 г.

Псков

Твое срочное отправление первого класса домчалось до меня, за две недели. Пуля, а не послание: вжик — и у меня!

Нечего и говорить, что оно меня мало обрадовало. Сил становится все меньше, но удержаться все равно надо. Мир упорно сталкивает нас в помойное ведро. Мы мешаем ему потерять себя окончательно в вихре удовольствий и в окончательном изгнании из словаря слова «обязательство». Права! Права! Права! — вот молитва и припев. Но давай мы еще попутаемся под ногами, еще помешаем их окончательному торжеству. Хотя бы «Сиянием» и «Вечерами». Я вдруг подумал, что в следующий раз (вон как я далеко загадываю назло им) хорошо бы в «Вечера» вводить одного

молодого из тех, кто тоже еще не сдался. Я бы взял Захара Прилепина. Его растлевают на глазах, но там в середочке живет еще деревенский паренек с остаточком чистого сердца. И глядишь, мы бы его в этой середочке и удержали и отняли у ТЕХ.

Следующие «Вечера» как будто сдвинулись. Все рукописи после смерти Гены уже у Лены с Наташей. Хотя Лена и печалится, что склад еще полон прежними книгами, что не тронут весь второй тираж астафьевского «Нет мне ответа», есть еще книги участников «Вечеров». Собирается съездить на нон-фикшн в надежде что-то продать там — нам дает уголок «Литературная учеба». Были бы силы, может, и мы с тобой выбрались бы на денек помочь ей, послушать, как «наглядные пособия».

С моими письмами решай сам, Валентин. Часть их ты вернул. Они у меня. Я всю переписку с Астафьевым отдал в Чусовой, другие письма в нашем архиве, где они вовек никому не понадобятся. Дневники отдал в Пушкинский Заповедник. Эти по доброте даже купили их, хотя тоже знают, что им истлеть без применения. Если берет библио-тека — отдай! Я бы добавил и те, что ты вернул мне, — привез бы, когда поеду на толстовское столетие. Они ведь не для меня нужны, а для твоих исследователей, которые, Бог даст, еще какое-то время поинтересуются нашим братом.

23 января 2011 г.

[Москва]

Вышел из больницы (две недели лечили), а тут твое письмо. Больничный лист исписали так, что хоть завтра в могилу. Но я уже этого и не страшусь. Но до того надо успеть привести в порядок зубы.

И в апреле (вероятней всего, в конце) собираться в Иркутск. Обратно в Москву возвращаться не хочется. А может быть, и Господь поможет.

Перестал писать — это само собой. Но с трудом уже и читаю. Полностью бесполезный человек. Но вот вернусь на огород свой — не удержусь и хоть ползком, да посажу- посею.

В свет в Москве не выхожу, чтобы не показывать себя. Но завтра-послезавтра придется съездить на Комсомольский, к Ганичеву. Он опять заработал и даже деньги где-то достал.

Пока был в больнице, Сережа Мирошниченко поднял всех и в Иркутске, и в Москве на дыбы, чтобы разыскать мои фотографии с великими: с президентом, с Путиным и Патриархом. Слава Богу, кажется, ничего не нашел. Фотографиями с усопшим Патриархом я дорожу, остальные, видимо, посеял.

Твой дом в Пскове, видимо, становится знаменитым уже и при жизни, ежели столько гостей. А что будет после? Как бы не догадались его ради расширения перестроить. Хотя едва ли. Через пятнадцать лет о писателях будут вспоминать не чаще, чем о комсомольцах.

6 апреля 2011 г.

Псков

Дорогой Валентин!

Собираешься, поди? И уж душой в Иркутске? Я тоже теперь чаще там, потому что понял теперь, сколько Гена тратил сил для того, чтобы «Вечера» казались сами собой разумеющимися. То Стрельцов звонит, то Ступин, то Наташа Сапронова, то Ольга Самсонова, то с выставкой Селиверстова не ладится, то с книжками Кублановского или Сёмочкина.