|
Вере, когда она потихоньку подходит к нему по коридору мимо открытых дверей, его воротник кажется таким романтичным, что у нее перехватывает дыхание: это нож чистейшей белизны, лезвие абсолюта, приставленное к его горлу. - Сегодня вы молились не за нас, - шепчет она на одном дыхании. - А, здравствуйте. Значит, ваши девочки проиграли? - М-м... да. - Она уже притворяется, что ей скучно, и действительно в сердце закрадывается скука. Она смотрит на игру и, засунув руки в карманы, потряхивает золотые лепестки своего пальто. - Вы всегда приходите, когда играют мальчики? - Конечно. Мне интересно. Вы играли когда-нибудь в баскетбол? - Нет. В юности бог не дал мне способностей. Я всегда был последним. - Сомневаюсь. - Это и есть примета истины. Она морщится от этого наставительного пасторского тона, вздыхает и объясняет нехотя в ответ на его нетерпеливое молчание: - Понимаете, кто поработает здесь учителем, уже не может без школы. Это профессиональная болезнь. Если окна освещены, так и тянет сюда. - Вы ведь живете в двух шагах. - М-м... Его голос вызывает у нее досаду. Неужели это закон природы, думает она, что у рослых мужчин жалкие голоса? Неужели так суждено, чтобы всякую встречу отравляла крупица разочарования? И в отместку она дразнит его: - Вы сильно изменились с тех пор, как были последним. Он коротко смеется, лишь на миг обнажая табачного цвета зубы, словно долго смеяться ему не позволяет чин: это смех капитана. - Последние станут первыми, - говорит он. Она несколько озадачена, не понимая намека, но все же чувствуя по тому, как он довольно сжимает точеные смуглые губы, что какой-то намек тут есть. Она смотрит в сторону и, как всегда, когда боится показаться глупой, щурит темно-карие глаза, зная, что от этого их бархатная глубина становится еще прекраснее. - А почему?.. - Она прикусывает губу. - Нет, лучше не спрашивать. - О чем? - Неважно. Я забыла, с кем говорю. - Нет, прошу вас. Сказано - ищите и обрящете. Подсыпая в разговор соль богохульства, он надеется поймать, удержать ее, эту золотую голубку, этого рыжего воробья. Он чувствует, что она сейчас спросит, почему он не женат. Нелегкий вопрос; он сам порой искал на него ответ. Быть может, дело в том, что война показывает женщин в неприглядном свете. Цена на них падает, и оказывается, что их можно купить совсем дешево - ночь за плитку шоколада. Да и эту цену устанавливают не они, а мужчины. И когда поневоле поймешь это, не спешишь покупать. Но сказать ей это нельзя. Действительно, именно этот вопрос вертелся у нее на языке. Уж не предпочитает ли он нечто другое? Она не доверяет священникам и холеным мужчинам. А он - то и другое. Она спрашивает: - Почему вы здесь? Раньше я ни разу не видела вас на состязаниях, вы приходили сюда только на общую молитву. - Я пришел, - отвечает он, - пасти сорок нечестивых овечек из моей воскресной школы. |
