прочла. И тягу, и ненависть, и страх... и горе. Словно сама жизнь обрушилась

на нее, подобно каменному граду, - и это в три-то года.

     Тут на заднее крыльцо вышла моя мать, и при виде  девочки  лицо  у  нее

будто сникло. А Маргарет... та  продолжала  кричать  что-то  про  шлюх,  про

блудниц, про грехи отцов, что падут на детей  аж  до  седьмого  колена...  Я

просто дар речи потеряла, язык стал, как сухой лист.

     Всего секунду, наверно, Кэрри стояла в нерешительности на границе  двух

участков, затем Маргарет Уайт глянула вверх и, Богом клянусь, она залаяла на

небо. Именно залаяла. А потом вдруг принялась... истязать себя, что ли.  Она

впивалась пальцами себе в щеки и в шею, оставляя красные полосы и  царапины,

и раздирала на себе одежду.

     Кэрри вскрикнула: "Мама!" и бросилась к ней.

     Миссис Уайт присела как-то по-лягушечьи и развела  руки  в  стороны.  Я

думала, она ее раздавит,  и  невольно  закричала.  А  Маргарет  Уайт  только

улыбнулась. Улыбалась и пускала слюни, которые текли по подбородку...  Боже,

как это противно!

     Она схватила Кэрри в охапку, и они  скрылись  за  дверью.  Я  выключила

радиоприемник, и нам было их слышно. Не все, конечно, отдельные слова, но мы

и так понимали, что происходит. Молитвы, всхлипы, вопли - безумие  какое-то.

Затем Маргарет велела Кэрри забираться в чулан и молиться. Девочка  плакала,

кричала, что она не нарочно, что больше не будет... А  затем  тишина.  Мы  с

мамой переглянулись, и я могу сказать, что никогда  не  видела  ее  в  таком

состоянии, даже когда умер папа. Она только сказала:

     "Бедный ребенок...", и все. Потом мы тоже пошли в дом.

     Стелла Хоран встает и подходит  к  окну  -  привлекательная  женщина  в

желтом сарафане с открытой спиной.

     - Знаете, я как будто переживаю  те  события  заново,  -  говорит  она,

поворачиваясь. - У меня внутри все просто кипит. - Она обнимает себя руками,

словно ей стало холодно, и невесело усмехается. - Да, она была такая  милая.

Глядя на эти фотографии, никогда не скажешь...

     За окном по-прежнему спешат туда-сюда машины, а я сижу и жду, когда она

продолжит рассказ. В этот  момент  она  напоминает  мне  прыгуна  с  шестом,

который глядит на планку и раздумывает, не слишком ли высоко ее поставили.

     - Мама заварила шотландский чай, крепкий, с молоком - вроде  того,  как

она всегда  заваривала,  когда  я  еще  девчонкой  залезала  в  крапиву  или

расшибалась, падая с велосипеда. Ужасное  варево,  но  мы  пили,  сидя  друг

напротив  друга  на  кухне  -  она  в  каком-то  старом  домашнем  платье  с

разошедшимся на спине швом, а я в своем  бикини  Вавилонской  блудницы.  Мне

хотелось плакать, но все это было слишком жизненно,  не  так,  как  в  кино.