–         К ним, наверное, никто не приходит? – спросил Бондарев.

–        Э э, не скажи, мил человек! К ним с Укра¬ины наведываются. Особо летом. С цветами, с венками едут. Воют тут на погосте дня по два и уезжают. Брехать не стану, ко мне не заходи¬ли и не просились. А и я не дозволила б всякой нечести пороги марать. Они у нас в деревне в войну отличились. Все думали, что немец по¬бедит, да не обломилось им.

–    У нас, неподалеку от Воронежа, целая де¬ревня таких вот окопалась. Их особо выбивали. Так они куда то смылись. Зато заминировали много, когда уходили. Сколько людей подорва¬лось!

–    Зато когда сюда попадали, их тоже не жа¬лели. Ели в последнюю очередь. А и барак у них дрянной был. Щель на щели. Сквозь дыры в сте¬нах руку можно было просунуть. А не ремонти¬ровали, пока Комар не попал к нам. Тот в пер¬вую очередь за жилье взялся. Сколотил брига¬ду и за неделю барак в порядок привели. Ни еди¬ной щели не оставили. Но наши отрывали доски из стен. А один раз подпалили среди ночи. По¬выскакивали они со своего тараканника голожопыми. Погасить успели. Но все искали, кто под¬палил? А как сыщешь. Им часто что нибудь уст¬раивали. Особо те, кто из партизан. Не терпели предателей.

–     Кстати, тот самый Комар ко мне во вто¬рой раз попал. Уже после войны. С небольшим сроком. За сыном с топором гонялся. Отсидел свои три года и снова к себе в Белоруссию смотался. Живой и здоровый, и никакая холера его не взяла. Он и теперь в Смолевичах живет, свою семью мучает. Соседи даже рядом с ним жить не стали. Один остался. Сын к жене ушел. Мать, едва внук появился, тоже к ним перебра¬лась. Так вот сам остался, один хозяйничает. Хозяйство завел, живет, как куркуль, и все ему по фигу,– сморщился Бондарев, добавив:

–     Говорят, в последнее время бабу сыскал. Такую же бандитку. Путевый никто не решился жениться. Скучковались своей бандой и ни с сы¬ном, ни с внуком не знаются. Во папашка, черт его побери! – ругался Игорь Павлович.

–    Это у кого как судьба сложилась. У нас, в другой зоне, тоже старуха живет. Ее еще до войны на Колыму пригнали. Не любила старая голосовать.

–    Так это дело добровольное,– не выдер¬жал Иванов.

–    Ага! Добровольно принудительное. Ее в НКВД вызывали, к председателю колхоза, все уговаривали голосовать. А она уперлась рогами и ни в какую. Хотя в войну партизанила. Ме¬даль за это имела. Тут же, как свихнулась. Ну, и надоело властям с ней маяться. Сунули на са¬мую Колыму, как к черту в задницу. Но куда вот¬кнешь при трех медалях в таком возрасте. На трассу нельзя – слабосильная, на рудник не по¬гонишь, совсем слепая. Пристроили ее в бара¬ке прачкой и дневальной. Куда ж еще такую древность девать? А и срок пять лет. Все жда¬ли, что у ней мозги появятся. Да откуда возьмут¬ся на восьмом десятке, коли их отродясь, с са¬мой молодости не имелось. Так вот и пристро¬или. Она, голубка, давай свою политику толкать серед баб. Бояться ей уже нечего. Сама уже на Колыме, дальше не пошлют, некуда.