– Итак, Гомер, – произнес он, – надеюсь, у вас есть что поведать в этот торжественный день потомкам? Что-нибудь глубокомысленное и пригодное для печати…

Гомер старательно прокашлялся.

– Хорошо, что вы об этом спросили. Я тут недавно наткнулся на свою первую чековую книжку, которую завел ещё мальчишкой, и это дотянуло за собой целую цепочку воспоминаний. Я родился в местечке с говорящим названием Литл-Хоуп – Безнадега, – но очень надеялся со временем разбогатеть и приобрести собственную лошадь с седлом. Отец давал мне карманные деньги – десять центов в неделю. Я тут же отправлялся в магазин и покупал на один цент недельный запас леденцов, а остальные клал в чугунную копилку. Она была похожа на яблоко, с пробкой в днище, и дважды в неделю я вытаскивал пробку, чтобы пересчитать свои сбережения. Когда у меня накапливалось пятьдесят центов, я относил их в банк и клал на свой счет. Кассир подводил итог в правой колонке, так что я всегда мог сразу определить размер своего состояния. Время от времени банк добавлял к этой сумме набегавшие проценты. Меня всегда поражал и радовал тот факт, что я получаю что-то задаром.

– И удалось вам скопить денег на лошадь? – спросил Квилл.

– На лошадь – нет, но я купил в рассрочку двухколесный велик. Когда мне сказали, что можно сразу, ещё не выплатив всю сумму, взять его домой, я просто не мог поверить своему счастью! Мне это представлялось необыкновенной щедростью.

Рода разлила чай и сказала:

– Помолчи немного и выпей чая, пока горячий.

– Как она меня тиранит с этим своим горячим чаем! Хочет, чтобы я ошпарил внутренности.

– Он забывает его выпить, а потом жалуется, что чай холодный, – сообщила Рода. – О, если бы я знала о всех его странностях и сумасбродствах, когда доверила ему свою жизнь!

– Ну-ну… Всё ты прекрасно знала. Недаром годами гонялась за мной.

– Не слишком-то ты и убегал, дорогой. Квиллеру эта перепалка была знакома – он слышал её всякий раз, когда приезжал с визитом.

– В те времена, наверное, ещё не платили подоходного налога? – спросил он.

– Нет, его ввели позже, когда я пошел работать в свою первую школу, которая умещалась в одной комнате с толстопузой печкой. Зарплата была весьма скромная, а в конце года правительство отбирало у меня целых четыре доллара. Они называли это взиманием подоходного налога, а я считал бессовестным грабежом. А теперь, когда из Вашингтона только и слышишь: семьдесят миллионов… двенадцать миллиардов… шесть триллионов, кажется, что тебе рассказывают сказку о золотой рыбке. Вам, по молодости лет, она, конечно, неизвестна.

– Гомер, вам пора писать автобиографию, – посоветовал Квиллер.

– Рановато ещё, – ворчливо ответил старик. – Вот доживу до того дня, когда этого жулика вышвырнут из кресла мэра…

– В таком случае ты будешь жить вечно, дорогой! – ввернула Рода. – Мистера Блайта всякий раз переизбирают на новый срок, – объяснила она Квиллеру, – только потому, что его мать была из Гудвинтеров. – Прихлебывая время от времени чай, она вырезала что-то миниатюрными ножницами из листка черной бумаги.

– Позвольте узнать, что вы делаете? – спросил Квиллер.

– Вырезаю ваш силуэт. Меня научила этому бабушка. В викторианскую эпоху это занятие было очень популярным. У бабушки был силуэт с подписью самого Эдуарте. Теперь за него дали бы кругленькую сумму. Бабушка обещала оставить силуэт мне, а в результате его получил мой кузен из Огайо.

– Вот если кто и сведет меня преждевременно в могилу, так это Рода со своими негодяями родственниками! – пожаловался Гомер.