– Я так понимаю, Маккормик провел у тебя обыск.

– По твоему совету.

Ла Брава едва удержался от улыбки:

– Это он так сказал?

– Джим воспроизвел твои слова так: «Почему бы тебе не попросить у нее разрешения оглядеться в ее жилище?» Разве это не совет?

– Странно, – протянул Ла Брава.

– Что странно?

– Оказывается, Маккормику не наплевать на то, что о нем подумают люди. Он хочет им нравиться. – Киноактриса принялась за второй глаз. – Но он ничего не нашел, верно?

– А ты надеялся, что он что‑то найдет?

Наконец они дошли до сути. Ему не хотелось больше оттягивать разговор. Пора выложить все начистоту. Давно пора.

– Я особо не надеялся, но вероятность все же была.

Джин замерла, держа тушь в вытянутой руке и глядя на него в зеркало:

– Ты имеешь в виду, Ричард мог оставить следы? Отпечатки пальцев?

– Не знаю, – ответил Ла Брава. – Что‑нибудь. Что‑нибудь, что вы с ним проглядели.

Молчание. Он знал, что так оно и будет, и спокойно ждал, прислонившись к дверному косяку. Она не позволит себе сорваться, запустить в него баночкой с кольдкремом. Она уже оценила ситуацию и сейчас, глядя на него в зеркало, принимает какие‑то решения, но глаза ее ничего не выражают. Вот она снова опустила глаза, потянулась рукой к туалетному столику, выбрала серьги с жемчугом, слегка склонила голову набок, и взгляд ее снова скользнул к лицу фотографа – совершенно новая Джин Шоу, в глазах ее мерцает какая‑то искорка, предчувствие интересной игры.

– Как ты это ухитряешься? – удивился он.

– Как я ухитряюсь что, Джо? – уже другой тон, небрежный, чуть‑чуть забавляющийся. – Как я ухитряюсь выжить, устроиться? Это непросто, малыш. Надо научиться приспосабливаться, использовать все, что попадается под руку. Мне толькотолько тут начало нравиться, как снова приходится возвращаться домой. Может быть, я поеду за границу… если кого‑то волнует, куда я поеду.

– Если у тебя будут на это деньги.

Джин улыбнулась или почти улыбнулась. Она неторопливо повернула голову, продевая в мочку уха вторую серьгу и не сводя от него глаз.

– Что тебя гложет, Джо?

– Как ты могла так поступить с Морисом? Вот что меня больше всего огорчает.

– А как я с ним поступила?

– Это его деньги.

Она отняла руки от лица, выпрямилась, в упор поглядев на фотографа:

– Мы с Мори очень давно знакомы, не забывай об этом.

– И что?

– Он меня любит.

Ла Брава ничего не возразил.

– Он знает, что я ни за что не причиню ему вреда.

– Даже за шестьсот тысяч долларов?

Джин отошла от туалетного столика к кровати, взяла с нее простое белое платье из хлопка, с обычной тщательностью надела его через голову, расправила на бедрах. Выпрямилась, уперлась руками в бока:

– Как ты думаешь, не пора ли мне носить лифчик?

– Прекрасно выглядишь.

– Держится? Раньше я не отваживалась показываться на люди без бюстгальтера.

– Что‑что, а отваги тебе не занимать.

– Значит, скромность брала верх. – Она взяла с туалетного столика стакан и приблизилась к Ла Браве, глядя ему в глаза. Он не трогался с места. Джин протиснулась в дверь мимо него, коснувшись его руки своим телом, свободной грудью, все так же глядя на него. – Приходится быть осторожной, чтобы у людей не сложилось неверное впечатление, а то еще сочтут меня распутницей.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– А зачем ты его задал?

Она взяла стакан у него из рук, и Ла Брава последовал за нею в кухню, прикидывая, не следует ли ему сбить Джин с ног, усесться на нее, прижимая к полу ее руки, и так, лицом к лицу, допросить: «Признаешься?» Держать ее так, пока не сознается во всем.