– С гарантией? – протянул мистер Фиск. – Гарантия – это мне нравится. Только объясните мне, что конкретно может случиться с моей гостиницей, если я не стану платить за вашу охрану?

– Ну, – начал Ноблес, – например…

Наружное наблюдение, насколько Ла Брава помнил со времен своей работы в Майами, заключалось в том, чтобы сидеть в машине напротив какого‑нибудь сомнительного заведения на Бриквелл‑авеню или напротив «Мьютини», «Бамбу Лодж» на Саут‑Дикси. Сидеть в машине, превратившейся в простую коричневую жестянку на колесах, настолько незаметной, что в подобных местах она сразу же бросалась в глаза. В тот день, когда некий оптовик вышел из «Бамбу», пересек улицу, наклонился к окошку машины и предупредил: «Джо, мы с дамой едем в Калдер на последние Два забега, потом в Палм‑бич, поужинаем в „Чак энд Харрис“ с друзьями», – для Джо настала пора перебираться в Индепенденс.

Но Индепенденс, названный в честь Дня независимости, не предоставлял Джо такой свободы действий, какую он имел ныне, охраняя свою кинозвезду, прячась в кустах на восточной окраине парка Фламинго, ловя в настроенный на даль объектив Ричарда Ноблеса, выходящего из мотеля «Шарон». Щелк!

Ричард Ноблес подошел к бассейну. Щелк! Ноблес обернулся и что‑то сказал коротышке, стоявшему у дверей гостиницы. Щелк! Коротышка упер руки в боки, принял воинственную позу, потом вытянул руку в сторону Ноблеса, приказывая ему уйти. «Вот он, голубчик», – пробормотал Ла Брава, приникнув к «лейке».

Хозяин направился в свою гостиницу, снова обернулся и что‑то крикнул вслед Ноблесу. Ноблес остановился, готовый повернуть обратно, но коротышка поспешно юркнул в дом.

Ла Брава сел в машину, взятую у Мориса, потихоньку поехал вслед за Ноблесом по Двенадцатой улице до самой Коллинс, там снова припарковался, вышел, вооруженный камерой, и пошел за Ноблесом по Коллинс. Серебристая куртка и золотые волосы – такого трудно упустить из виду. Вон он, словно на картинке. Серебряный мальчик. Не оборачивается, даже через плечо не глянет.

С восточной стороны Коллинс Ла Брава запечатлел Ноблеса в тот момент, когда тот входил в «Стар Дели Эли». Минут пятнадцать спустя он щелкнул его на выходе. Потом сфотографировал Ноблеса, входящего в химчистку и выходящего из нее. Наконец, он сфотографировал его в тот момент, когда блондин входил в гостиницу «Парамаунт» возле Двадцатой улицы. Возле гостиницы Ла Брава пришлось болтаться около часа. Это самое неприятное в такой работе, но все лучше, чем сидеть в машине среди пустых пластиковых стаканчиков и скомканных бумажных пакетов. Тут хоть ноги разомнешь.

Он подошел к стоянке такси на юго‑западном углу Коллинс и Двадцать первой и простоял чуть ли не двадцать минут в ожидании красной машины. Шофер‑нигериец, Джонбуль Обасанжо, хмуро взирал на мир, сидя за рулем.

– Что случилось?

– Нича не случилась. – Акцент его родного племени наложился на британский прононс.

– Вечно у тебя такой вид, словно ты злишься.

– Это ты так видишь, а не я так выгляжу.

Широкое лицо африканца пересекали два параллельных шрама– зарубки, несколько десятилетий назад оставленные ножом. Джонбуль, родич нигерийского генерала, уверял, что это знак воинской касты племени йоруба. Может быть.

– Во всяком случае, у тебя разочарованный вид.

– А, – откликнулся Джонбуль. – То, что ты видишь, – это презрение.

– Вот как?

– В понедельник пассажир говорит мне: «Вы здесь научились английскому?» – «Нет, – говорю, –

в Лагосе, еще мальчишкой».