– Джо думает, что ты почти разорен.

– Пусть себе думает. Какая ему разница, он художник. Он сам пока об этом не знает, но он станет знаменитостью.

– Что ж, желаю ему удачи, – сказала она.

– Не нервничай, а то морщины появятся.

– Какой ценный совет.

– Тогда слушайся. Готова?

– Кажется, да.

– Чемодан и две сумки. Все?

– Возьми их, – распорядилась Джин, – а я понесу видеомагнитофон. Я поеду на своей машине. Она мне там понадобится.

– Зачем?

– Морис, могу я сохранить хоть каплю независимости?!

Солнечный свет ударил Ноблесу в глаза, едва он вылез из «понтиака», заставил его болезненно сощуриться. Господи, ну и жарища! Подходя к высокому крыльцу главного входа, он ощущал, как плавится асфальт под его ковбойскими ботинками и проваливаются каблуки.

Чего‑то он не рассчитал, но план все равно должен сработать. Он‑то думал, что старикан отвезет Джин Шоу домой, оставит ее, а сам свалит, но старикан застрял в ее квартире, по крайней мере, на час, черная машина тем временем накалялась на солнце, а потом вышел с вещами, похоже, ее шмотками, положил их в машину и отъехал.

Значит, она возвращается в Саут‑бич. Вот черт!

Но если она и не остается здесь, по крайней мере, сейчас‑то она у себя в квартире. Будет ли она ему рада? Уж он‑то точно радовался при мысли, что она сейчас одна. Еле дождался.

В лифте с воздушным кондиционером Ноблес нажал кнопку «10», заранее прикидывая, какое выражение будет у нее на лице, когда она откроет дверь.

Фрэнни все еще оставалась в лиловом бикини, из одних тесемочек. Глубокая впадина между грудями, обнаженные округлые бедра, голый живот – просто вылитая танцовщица‑стриптизерша на каникулах, вот только круглые дымчатые очки и завитушки волос нарушали образ, эти волосы принадлежали Фрэнни и никому другому. Она нисколько не напрягалась, налила вина, оставив бутылку на стеклянном столике, спросила Ла Браву, не хочет ли он снять свою шляпу– если хочет, пусть остается в ней, ей это нравится, немного напоминает Ван Гога. После этого она примолкла. В тот день она почти не болтала.

Ла Брава слышал гудение усердно работавшего кондиционера. Он тоже не напрягался, хотя и немного нервничал, ему хотелось держаться с той же естественностью, что и его натурщица, но он понимал, что в смысле раскованности она даст ему сто очков вперед, ей не пришлось, как ему, избавляться от заученных в детстве понятий о приличиях. Он ожидал, что Фрэнни начнет с ним заигрывать, давать ему авансы, и вдруг ему, парню, только что переспавшему с кинозвездой, приходится держать себя в руках, вести себя естественно, стараться не думать о кинозвезде. Нет, это не обман, какой же тут обман, он же почти незнаком с той актрисой, у него было такое ощущение, словно с Фрэнни он знаком гораздо дольше, если уж на то пошло. Он пришел, потому что она его пригласила. А Фрэнни отнюдь не лезет вон из кожи. Видимо, решила: либо это случится само собой, либо нет. И какая‑то молчаливая сегодня.

Сперва она о чем‑то думала. Раскладывала подушки на софе, целую гору подушек. Выпрямилась, пробормотала: «О!»– ушла в спальню и вернулась через минуту в белом халате из мягкого хлопка, очень простом, спереди на пуговках, доходившем до ее загорелых босых стоп. Фрэнни спросила, положить ли фотографу лед в стакан, и только после этого перешла на личные темы, спросила, как долго продлился его брак.

– Тридцать восемь месяцев.

– Когда так говорят, кажется, что это очень долго.

– Это и впрямь долго.

– Дети есть?

– Нет. Откуда ты знаешь, что я был женат?

– От Мориса, – пояснила она.