Кукушкин дернулся.

— Не они! — Он говорил горячим, взволнованным шепотом. — Дело не в пресловутой моей перспективности, а в том, что я действительно занимаюсь делом, и не видит этого только слепой. А Семенов твой просто свадебный генерал.

— А я?

Он поцеловал Соню, просто чтобы успокоить, чтобы она ни о чем не спрашивала, не допытывалась. Чтоб не лезла не в свое дело...

Они стояли под фонарями во дворе толстовского дома на Рубинштейна. Сами того не замечая, занятые пререканиями и спорами, они сделали круг и снова вышли почти что к Фонтанке. Для немногочисленных прохожих это была еще одна романтическая парочка, гуляющая по вечернему Ленинграду. Сейчас они просто целовались.

— Ладно, прекрати!

В этом весь Кукушкин! Так грубо прервали его ярчайшее проявление мужественности, а он даже не обиделся. Скорее, заинтересовался.

— Ну!

— Моральный аспект тебя, естественно, не волнует! День за днем переливаешь туда-сюда ядовитые соединения и даже не думаешь, для чего они предназначены!

— Я ученый. И ты, кстати, тоже.

— Я человек! И не могу принимать всерьез те подростковые бредни «про тварей дрожащих и право имеющих», которыми ты меня кормил поначалу!

— Достоевского не трогать! — Кукушкин попытался улыбнуться по-доброму, перевести все в шутку.

— А я его и не трогаю! Просто надо отвечать за то, что ты делаешь!

Соня вспомнила, как во время одного из их первых свиданий Кукушкин гневно рассказывал, что на уроках литературы в школе любую книгу умудряются испоганить, но вот с «Преступлением и наказанием» школьным придуркам разделаться не удалось. Для него она оказалась откровением. А на ленинградских улицах Достоевский в каждом кирпичике, в каждом булыжнике мостовой. Соня тогда сказала, что тоже любит Достоевского.

— Разве можно говорить «люблю» о таких книгах? Там есть страшная правда, и ее нельзя любить, ее нужно пропустить через себя, ее нужно прожить — и тогда она становится частью твоего организма. Федор Михайлович первый сказал, что есть люди, которым позволено...

Она тогда подумала, что Кукушкин, наверное, писал лихие сочинения. Приличные молодые люди на свиданиях всегда говорят о великой русской литературе. Так положено.

Разговор застопорился. Зря мокли полтора часа. Безрезультатно.

Еще одна сигарета. Чиркнула спичка и упала в невидимую из-за сгустившейся темноты лужу.

— Давай не пойдем по этой улице! — сказала она. — Мне эти молодчики не нравятся!

Две темные фигуры, вид которых не предвещал ничего хорошего, маячили у подворотни на их пути.

— Не придумывай, так до метро гораздо ближе! — Он тоже понял, что дальше продолжать их разговор бессмысленно.

Ну вот, она не ошиблась! Один из тех, что в подворотне, шагнул им навстречу.

Есть люди, от которых исходит опасность, прет пьяная, неконтролируемая агрессия. Явно такой вот жаждал с ними побеседовать.

«Вот сейчас кукушкинские очки полетят в лужу вслед за моей спичкой!» — подумалось Соне.

— Сделай морду кирпичом и иди как ни в чем не бывало! — процедила она сквозь зубы.

— Сам знаю, что делать!

Как будет банально, если этот кретин попросит прикурить у некурящего Кукушкина!

Сонины предположения не оправдались. Он просто молча стал у них на дороге, и тут ей стало страшно. Не из-за драки, нет! Она почувствовала, что совершенно не знает человека, стоящего рядом. Кукушкин будто льдом от ярости покрылся. Соня знала, что на самом деле причина этого внутреннего взрыва — она, вернее, их так ничем и не закончившийся разговор.

— Уйди, — сказал Кукушкин алкашу. Тихо сказал, даже не очень зло.

И алкаша просто сдуло волной беспричинной злобы, исходящей от Кукушкина и осязаемой почти физически.