Внутри вертолета было очень светло - так что сначала я  зажмурился.

Вид  моих  спутников  по  заключению   при   свете   был   еще   более

отвратительным, и мне  было  удивительно,  почему  же  милиционеры  не

видят, насколько я отличаюсь от диких подонков. Я готов  был  выбежать

вперед, чтобы объяснить и рассказать правду, но в то же  время  нечто,

подобное ужасу, меня останавливало: ведь, не исключено, что вся облава

была начата из-за меня...

   Милиционеры были деловиты и молчаливы. Время  от  времени  в  чрево

вертолета вталкивали новую порцию бродяг - скоро нас  было  уже  более

тридцати, и я оказался далеко не в первом ряду.

   В этой обстановке  я  не  потерял  любопытства  и  крутил  головой,

надеясь увидеть столь удивившую меня карлицу, но ее не  было  -  может

быть, ее убили?

   - Вдоль стены, вдоль стены! - закричал сержант милиции.  -  В  один

ряд!

   В  один  ряд  выстроиться  было  трудно,  но  милиционеров  это  не

волновало. Пинками и тычками они начали  разгонять  нас  вдоль  стены.

Испуганные, потные, вонючие подонки дрожали от страха.  Я  не  дрожал,

хоть мне тоже было страшно. Но я знал, что в крайнем случае признаюсь,

что я не паршивый бродяга, а настоящий любимец из хорошей семьи.

   Высокий, широкоплечий милиционер, пилотка надвинута на  нос,  начал

осмотр с крайнего бродяги - поднял его голову за подбородок, нажал  на

углы рта, чтобы рот раскрылся, посмотрел на зубы.

   - Закрой! - сказал он. - Гниль вонючая!

   Он перешел к следующему, старичку в красном колпаке.

   Возле него он даже не стал задерживаться, ткнул его палкой в  грудь

и сделал шаг дальше... У меня разболелась голова, и я не  задумывался,

кого разыскивает помощник.

   Он миновал таким образом пятерых или шестерых бродяг и  приблизился

ко мне, как от дверей раздался крик:

   - Эй! Нашел!

   Милиционеры втащили отчаянно сопротивлявшегося одноглазого бродягу,

совсем голого, если не считать моего драгоценного  ошейника.  Так  вот

он, мой грабитель!

   Я рванулся к нему, чтобы отобрать подло похищенную  вещь,  но  меня

опередил милиционер, который проверял пленников.

   Он обернулся к пришедшим, сделал два шага к одноглазому  и  залаял.

Честное слово, музыка его речи больше всего напоминала собачий лай.

   - Этот гаденыш обокрал своих хозяев,  совершил  подлый  поступок  и

думал, что сможет избежать справедливой кары!

   Одноглазый, видно, догадался, что  причиной  немилости  милиционера

стал отнятый у меня ошейник.  Он  вцепился  в  ошейник,  стараясь  его

сорвать, он хрипел:

   - Это не я... это не мой!

   - Это мой! - мысленно кричал я, но, к счастью, лишь мысленно.

   Неуловимым ловким движением милиционер поднял пистолет,  и  голубой

луч провел угольно-черную полосу по груди бродяги.

   Тот свалился грудой мяса и костей на пол. Никто и звука не издал.

   По знаку сержанта кто-то подошел к мертвому бродяге, носком  сапога

откинул его голову и брезгливо  отстегнул  мой  ошейник.