Несколько человек сбились в кучу и грели друг дружку - в той группе

сидела и женщина,  учившая  меня  изображать  из  себя  инвалида.  Она

позвала меня, и я сел с ней рядом - мне стало немного теплее.

   - У меня один знакомый был, - рассказывала  она  мне,  как  старому

приятелю, - мы с ним в Москве жили. Ты в Москве был?

   - Нет, - сказал я.

   Ветерок, который днем был прохладным, сейчас обжигал холодом.

   - Ну хоть слышал?

   - Слышал, - сказал я. - По телеку иногда показывали.

   - А ты где телек видел? - спросила женщина  с  подозрением.  -  Нам

ведь не положено.

   За моей спиной сидел невидимый мне человек, по голосу  старый,  ему

было теплее - его со всех сторон окружали люди. И он сказал:

   - А ты не приставай, Ирка, он же беглый любимец.

   - Нет, - сказала Ирка, - я спрашивала.

   - Любимец он, любимец, у него же ошейник был. Кривой у него ошейник

в вонючке отобрал, помнишь?

   - Я не видела, я спала.

   - А я видел, госпожа Маркиза хотела его попугать, а тут милиционеры

накинулись.

   Мои соседи разговаривали так, словно меня не было рядом.  Мне  было

обидно, но я молчал. Если молчишь, то на тебя не  так  сердятся.  Если

оправдываешься,  то  тебя  обязательно  выпорют,  это   первый   закон

домашнего любимца.

   - А чего он тогда молчал? - спросила женщина.  -  Ведь  из-за  него

Кривого убили, а нас всех забрали.

   - Правильно сделал, что  молчал,  -  сказал  голос.  -  Кто  просил

Кривого ошейник у него отбирать? Каждый жить хочет, только жить  надо,

чтобы других не обижать. Кривой обидел, и нет Кривого - это закон.

   Женщина ничего не ответила. А кто-то третий,  из  нашей  же  кучки,

сказал:

   - Тебе хорошо, Рак. Ты в Бога веришь.

   - Я и вам не мешаю, - сказал старик, которого назвали Раком.

   Потом я задремал, хоть груди и ногам было  холодно,  зато  сзади  и

сбоку меня грели другие люди, и было сносно.

   Проснулся я потому, что стало еще  холодней.  Мы  сбились  в  такую

тесную кучу, что мои конечности затекли, и я не знал, где мои ноги,  а

где чужие.

   В загоне, который был нашей  тюрьмой,  по  земле  стлался  холодный

туман, и люди, вошедшие туда, казались безногими. Они медленно плыли в

нашу  сторону,  и   моему   воображению,   одурманенному   холодом   и

стремительными событиями последних суток, казалось,  что  вокруг  меня

происходит черно-белый или, вернее, серо-белый телевизионный танец.

   -  Вставать,  вставать,  вставать!  -  кричал  толстый   темнолицый

милиционер  в  каске-раковине,   надвинутой   так   низко,   что   она

оттопыривала уши и закрывала лоб. - Стройся по одному!

   Мне показалось, что сейчас все мы возмутимся, потому что  обращение

с нами было бесчеловечным, так не обращаются даже с  комарами.  Сейчас

мы потребуем еды или хотя бы возможности умыться и оправиться.  Но,  к

своему удивлению, я увидел, как все, включая меня, покорно поднимаются

на ноги и,  дрожа,  растирая  затекшие  ноги,  матерясь  сквозь  зубы,

выстраиваются в неровную линию.