— Пусть войдёт, — бросил князь, и я шагнул внутрь.

Кабинет встретил меня тишиной. Здесь никогда не было ощущения человеческого тепла и домашнего уюта. Только запах кожи, чернил и чуть уловимой пыли. Ее протирали здесь каждый день, но мне казалось, что от этого пыли становилось только больше.

Справа от входа тянулся до самого потолка высокий, массивный книжный стеллаж. Он заполнял стену, и казался больше частью здания, чем мебелью. Книги стояли впритык, ровно, без перекосов. Все корешки располагались строго по краю полки, будто были вымерены по линейке. Я с детства помнил: если хоть один том слегка выдавался вперёд, отец замечал это с порога.

В центре комнаты, ближе к окну, стоял тяжелый рабочий стол из темного ореха с чуть закруглёнными краями. Углы были потёрты, но отполированы до зеркального блеска. Отец не любил менять вещи, но всегда следил, чтобы следы времени выглядели аккуратно.

На столешнице царил идеальный порядок. Массивная чернильница с бронзовым обрамлением, тяжелое пресс-папье в виде львиной головы. На правом углу лежала ровная стопка бумаг. Именно те документы, которыми отец занимался в данный момент. Остальное, как всегда, хранилось в ящиках или в папках на полках.

В самом центре стола лежал вскрытый конверт из белой, плотной бумаги, с чётким сгибом и аккуратным надрезом. Чуть сбоку были свежие газеты. Отец держал скорее чтобы быть в курсе последних новостей столицы и Империи. Особое внимание он всегда уделял первой полосе, которая имела для него особенное значение.

Отец сидел кресле у окна. Высокий, широкоплечий, в костюме тёмно-серого цвета, сшитом безупречно по фигуре. Несмотря на возраст, он не выглядел старым. Скорее зрелым, собранным, как человек, который каждый день напоминает себе, что должен быть в форме.

Лицо его было резким. Прямой нос, подбородок с жёсткой линией, выдававший упрямство, которое я знал с детства. В глазах читался хитрый прищур. Не наглый, скорее, изучающий, настороженно оценивающий. Густые черные волосы были зачесаны назад, и лишь у висков тронула их ровная серебристая седина. Он перевёл на меня взгляд, и в этом взгляде не было ни тепла, ни отстранённости.

Позади, с лёгким звуком, закрыл дверь Гаврила, и мы остались в кабинете наедине. Я остался на месте, не спеша подходить ближе. В комнате повисла гнетущая тишина.

— Как самочувствие? — спросил он наконец, чтобы соблюсти формальность.

Я пожал плечами:

— Как видишь, жив. Хотя, подозреваю, ты этим фактом не слишком доволен.

Я не смотрел ему в глаза, но краем взгляда заметил, как у него дернулась скула, а под кожей начали ходить желваки. Так бывало всегда, когда он старательно сдерживал раздражение, желая казаться спокойным. На щеках выступили знакомые красные пятна.

— Тебе повезло появится в семье высокорожденных, потому что это дало тебе резкий старт в жизни, — ровным голосом начал он. — Без труда поступил в один из лучших лицеев. Получил университетский диплом. Правда, я появлялся в том университете чаще, чем ты. И делал всё, чтобы тебя не выкинули с позором. А чем ты занимался? Ах да. Прожигал дни и ночи со своими друзьями. Лечился от скуки. Пил. Влезал в скверные истории. Хотя, имея доступ к моим счетам, это было делом нехитрым. Так ты и стал городской легендой. Но не в том смысле, которым можно гордиться.

Он умолк. На пару секунд в комнате повисла тишина. Потом он вздохнул и махнул рукой, будто отметив, что говорить дальше бессмысленно.

— Это были ошибки юности, о которых я, поверь, сожалею. — спокойно ответил я, понимая, что напрасно сотрясаю воздух. — И уже сделал выводы. Стараюсь исправиться. Хотя, полагаю, тебе это всё равно неинтересно.