— Знаешь, — задумчиво тянет зверь, поводя дулом, точно змея головой перед броском, — это ведь она виновата, что меня раскололо. Это она Ариадне всю жизнь говорила: ты должна быть сильной, дочка, но хитрой, учись добиваться своего любой ценой, не будь доброй, не ведись на жалость, ты не русская баба с дойками, ты моя порода, ты европейка. Вот нашу европейку и раскорячило надвое — где она, где я… Меня в нору загнала, словно крысу, уж не знала потом, какими жертвами отделаться… Но я на Ари зла не держу. Зато выслушивать от мамочки, какого она мнения о моей особе… Не жирно ли мамаше будет?

Невидимая точка прицела пляшет, пляшет по лицу Гидры, выбирает, где укусить, вонзиться, пропахать раневой канал, забитый кровавой слизью и обломками костей. А Дамело смотрит беспомощно и безучастно, не имея желания ни останавливать Минотавру, ни подзуживать. Пусть сама решает, становиться ей матереубийцей или отложить забаву до тех времен, когда само слово «мать» истончится в памяти демона, рассыплется пеплом, истает дымом — и тогда нажать на курок будет легко. Или вовсе не нужно. Убивают лишь тех, кто важен, тех, кто неважен, попросту забывают.

Не спорь с бесами, шепчет в памяти знакомый голос. Здесь все, кто может нанести рану — бесы. Так сказал лунный бог Мецтли, потеснивший душу друга Дамело в ее законном обиталище. И чем ближе, чем тесней твоя с бесом связь, тем страшней наносимые раны. Вот потому-то нет для обитателей геенны палача злее родной матери.

— Выстрелит?

— Не-а.

— А по-моему, выстрелит.

— Спорим?

— На что?

— Сам знаешь на что.

— Маньяк.

Они бьют по рукам за спиной владыки Миктлана — боги Солнца и Луны, два развратника, вовсю предающихся содомскому греху, два предателя, заманивших Дамело в божественную сущность, будто в ловчую яму. Но он им рад. Наконец-то мужская компания. Относительно мужская, конечно, но кому, как не индейцу кечуа, знать андрогинную природу богов? Куда более андрогинную, чем у обремененных телами людей. И все-таки Инти и Мецтли — мужчины, да и сам Миктлантекутли — мужчина, измученный семейной жизнью так, что хоть на рыбалку уезжай.

Но сперва надо разобраться с замершей в неподвижности Минотаврой. Вернее, с замершей в неподвижности вселенной: богов Солнца, Луны и геенны, всех троих, словно рыбу из реки, выбросило из потока времени — и теперь весь мир в их власти. Они могут убить и сбросить в адскую топку обеих тещ и четверых жен Последнего Инки, разобрать Тлальшикко по камешку, обрушить Миктлан внутрь себя и выпустить Дамело в средний мир — голого, дрожащего, ошеломленного. Очеловеченного.

Индеец сам не знает, хочет он этого или боится. Сколько воспоминаний мучает его, сколько планов… Причастившись божественной силе, смешно сетовать на смертные мечты, не воплощенные в жизнь. Смешно жалеть о не купленном в детстве щенке тому, кто может завести свору. Нечего думать о том, как ты бы вернулся к людям, Миктлантекутли. Подумай лучше о тех, кто доверился тебе, посмотри на них, увязших во времени, точно в янтаре, вспомни их преданность: ты наш господин, если весь мир против тебя, мы будем стоять за твоей спиной и молча подавать патроны. Вспомни, как Супайпа закрыл тебя собой от лунного огня Мамы Килья. Вот и настала твоя очередь. Давай, спасай своих демонов от солнца и луны, зашедших в гости по-свойски.

— О, парни! — легко, будто милонгеро, оборачивается он к паре божественных любовников. — Хорошо, что зашли. Крови выпьем или сразу пойдем преисподнюю смотреть?

— Крови? Фу-у-у! — морщится Диммило, когда-то лучший друг Дамело, а сейчас самый опасный из его недругов.