Человек бы сказал: у вас с нею нет будущего. Однако у существ вроде Миктлантекутли в запасе все время мира, кто знает, куда оно их заведет, время.

Но в первую очередь — в постель. Дамело хочет поскорее покончить с консуммацией союза небес и преисподней, противоестественного и притягательного, как все противоестественное. Владыка Миктлана знает, чего хотят небеса, и не собирается давать им это.

Миктлантекутли не собирается давать небесам себя. Однако он готов заплатить небесную десятину. Дамело украдкой осматривает опустевший Тлальшикко: в каком бы углу развернуть постель сатаны, истинное ложе разврата?

— О не-ет, — Тата закрывает лицо ладонями, — только не это.

Понятно. Его новая супруга не желает консуммировать брак рая и ада в походно-ремонтной обстановке. А может, просто стесняется посторонних. Ангелам простительно.

Владыка Миктлана может предложить широкий выбор. У него есть нижний мир, состоящий из затопленного каменной рекой города-призрака, а также сельвы, опутавшей Миктлан корнями, точно тентаклями: каменные сколы под пеплом или узлы лиан под чавкающей грязью. Есть Тлальшикко — фронтир между миром живых и миром мертвых, где ничего не спрячешь, все у всех на виду. И есть «Эдем» среднего мира, место свадебного банкета сатаны, где Миктлантекутли воссоединился со своим домом Солнца. Вряд ли Первой подойдет хоть что-то. Ей подавай лучшее.

Что ж, Дамело не против побывать там, где не бывал никогда, и даже там, где никто никогда не бывал. Крылья донесут их до любой вершины мира, от неизведанных амазонских тепуй, хранящих тайны эволюции от ученых умов, до гималайских пиков, навсегда закрытых для азартных альпинистов. Однако пожелает ли ангел лечь с ним на простыни из снега и облаков? Тата женщина, ей хочется живого тепла, а не ледяного величия. Пусть выбирает сама, принцесса, любящая чудовищ — есть такие принцессы, которые с детства выбирают драконов, а не принцев.

— Нет, — качает головой Тата. — Никаких драконов. Всех своих драконов ты оставишь здесь, обещай мне. И эту троицу, — кивок в сторону Тласольтеотль, Инти и Супая, наблюдающих за Дамело с тщательно вымеренным безразличием, будто игроки за дилером, — и Анаэля своего рогатого.

— Анаэля? Кто такой Анаэль? — недоумевает индеец.

— Внемли мне Бог, — отмахивается Тата, явно не собираясь ничего объяснять. — Ну этот, маленький и ядовитый.

— Амару, — понимает Дамело. — И кто же засвидетельствует наш союз, если никто не увидит, как мы?..

— Увидят! — веско роняет Первая. — Не сомневайся, увидят.

Миктлантекутли передергивает при мысли о тысяче голодных глаз, прикованных к его заднице, раскачивающейся между раскинутых женских ног. Хорошо, что он обвыкся с чужими взглядами — в Тлальшикко, в кафесе, в Миктлане. Он сроднился с мыслью, что больше никогда не останется один или наедине с тем, кто ему дорог. Например, с Горгоной. Может быть, они больше не встретятся — так зачем растравлять зажившие раны?

— Ты должен научиться проигрывать, — говорит ему Первая. — Человеком ты привык получать все, чего тебе хочется, привык получать даже больше, чем тебе хочется. Но теперь ты владыка — значит, должен уметь смиряться.

О да, смиряться как владыка он тоже умеет.

Когда-то Последнему Инке казалось, что все наоборот, а нынче он согласен с ангелом: чем дальше Миктлантекутли от человека — обычного человека или человека, облеченного властью — тем больше смирения от него требуется.