— А той же хворью, что и при Годунове. К несчастью, благородное сословие у нас падко на всякую западную заразу. Франкмасонство стало чем-то вроде зубной боли.

— А вы, стало быть, зубной врач? — усмехнулся Аржевитинов.

— Вроде этого, — усмехнулся Стогов. — Чего только не сделаешь ради общественного спокойствия: приходится и наговором лечить и щипцами. Вот у вас нет согласия с губернатором, так на то будет ваше и Тургенева желание, то я организую перемирие.

Аржевитинов, стуча деревяшкой, приблизился к Стогову, внимательно всмотрелся в него и протянул руку:

— Можно попробовать. Сдаётся мне, что вы человек строгих правил и не шутите.

Глава 11

Зимой Симбирск, по сравнению с летним временем, заметно оживлялся, становился настоящим «дворянским гнездом» или городом-дворянином, как с явной долей бахвальства называли его здешние обыватели, задирая, по вполне понятной причине, носы перед Самарой, где гнездилось купечество, или Саратовом, где дворянство было помельче, чем симбирское — родовитое и столбовое.

До Москвы было далеко, и губернское барство съезжалось в город из своих поместий, чтобы весело провести рождественские праздники, просватать дочерей и женить сыновей, повеселиться на балах, поиграть в карты и вволю посплетничать. Что греха таить, сплетни успешно заменяли собой отсутствие губернской газеты, они молниеносно разносились из одного конца города в другой, поскольку Симбирск, как в те годы, так и сейчас, обладает фантастической сверхпроводимостью для сплетен, слухов и всяких досужих вымыслов. Чихнёт Иван Васильевич в своём доме на Ново-Казанской улице, а в другом конце города в громадном особняке в Винновской роще барыня Кроткова сразу же сообщит мужу, что Иван Васильевич крепко захворал и приходил священник соборовать его и исповедать. Поразительная сверхпроводимость Симбирска не давала скучать обывателям, каждый из них, просыпаясь поутру, сразу же узнавал от кухарки, молочницы или прохожего человека, окликнув его через форточку: «Что новенького?», о похоронах сгоревшего на работе чиновника питейного акциза, о краже из будки стражника мешка нюхательного табака, продажей которого промышлял служивый, о досрочных родах у молодой вдовы, которая всегда числилась в неродихах, семимесячного младенца. Всё это возникало, обсасывалось и передавалось далее в определённые центры, где пустые и вздорные пересуды и факты генерировались и пускались в обращение двумя-тремя конкретными лицами, из которых главнейшей была коллежская регистраторша Караваева.

В те годы в Симбирске наискосок от усадьбы, где родился великий русский писатель Гончаров, находился большой двухэтажный дом, сгоревший впоследствии во время пожара 1864 года. Владелицей домовладения, приспособленного под гостиничные номера, была Анна Петровна Караваева, особа в городе широко известная и авторитетная. К ней и направил Иван Васильевич свалившихся на его голову хлопотных гостей — Кравкову и Сеченова. Ямщик хорошо знал это место и мигом домчал их к широкому подъезду, над которым помаргивал, качаясь на ветру, масляный фонарь. Павел Дмитриевич помог Варваре Ивановне выбраться из кибитки, вынул вещи, и они поднялись на крыльцо.

На входе их встретил мужик в валенках и овчинной безрукавке.

— Чего изволите? — прохрипел он, вставая со стула.

— Нам бы надобно хозяйку, — ответил Павел Дмитриевич, окидывая взглядом переднюю и принюхиваясь, потому что по запаху можно сразу определить, какого пошиба это заведение. Чуткие ноздри Сеченова уловили запах лука и жареной рыбы, которые сочились из тускло освещённого коридора.

— Пройдёмте в залу, — прохрипел мужик и провёл гостей в большую и чистую комнату.

Павел Дмитриевич, усадив Кравкову на мягкий диван, осмотрелся.