Павел Дмитриевич, усадив Кравкову на мягкий диван, осмотрелся. Кроме дивана, на котором расположилась Варвара Ивановна, в зале было ещё кресло, а в углу образ владычицы, перед ним лампада, аналой, на полу вытертый коврик, а напротив — деревянная скамья со спинкой, из так называемых твёрдых диванов. Сеченов подошёл к образу, поправил лампадку и три раза перекрестился. Это действие вывело Варвару Ивановну из состояния тупого равнодушия, в котором она находилась после своего выхода из губернаторского дома. Она, издав какой-то странный звук, вскочила с дивана, упала перед иконой на колени и начала истово молиться.

Сеченов из-за уважения к религиозному чувству своей подопечной, которое охватило её столь непосредственно и искренне, направился было в коридор, но в комнате кто-то зашёлся в курецком кашле, а затем охрипшим фальцетом вопросил:

— Кого это ещё черти принесли? Только вошёл в сон, где мне явилась такая смачная молдаванка, как меня выкинули обратно противным поросячьим повизгиванием. Вот сейчас поднимусь и вздую, кто бы это ни был!

За диваном послышалась возня, в ответ на которую обиженный руганью незнакомца Сеченов взял подсвечник и осветил тёмный угол. Варвара Ивановна легко вспорхнула с пола и живо спряталась за широкую спину своего покровителя.

Грубияном оказался господин, обеими руками крепко державшийся, чтобы не опрокинуться, за спинку дивана и очумело лупавший красными с перепоя глазами на приезжих.

— Милостивый государь! — свистящим шёпотом вопросил Сеченов. — Что вы такое себе позволяете?

— Это вы что себе позволяете? — господин покачнулся, но быстро обрёл равновесие и стал выбираться из-за дивана. — Я после обеда на бестужевском балу явился засвидетельствовать своё почтение разлюбезной Анне Петровне, а её где-то, пардон, черти носят.

Господин, а это был Сажин, приблизился к Сеченову и уставился на него немигающим взглядом.

— Мы, кажется, знакомы. Вы не служили в Одесском пехотном?

— Кто такая Анна Петровна? Хозяйка номеров?

Сбитый с толку встречными вопросами Сажин замотал хмельной головой и упал на диван.

— Анна Петровна — это моя муза! Впрочем, какова она, я могу и пропеть:

Сажин не смог закончить своего вокала и вновь предался похрапыванию, а Сеченов почувствовал, что кто-то потянул его за рукав. Он обернулся и встретился с томным взглядом приятной особы весьма пышных форм. Павел Дмитриевич последовал за ней в коридор, забыв о пьяном поручике.

— Вы хозяйка? Анна Петровна?

— К вашим услугам…

— Сеченов, Павел Дмитриевич. Нам нужно два номера, разумеется, раздельных.

Они обсудили условия, и Анна Петровна отвела жильцов в предназначенные им комнаты. На верхнем этаже всё было чище и лучше. Если внизу попахивало дёгтем от сапог, то здесь это не ощущалось. Коридор имел приятный и весёлый вид, по обе его стороны были окна, на подоконниках стояли цветы: герани, бальзамины, красный лопушок, ванька мокрый и аспарагус. Пол в коридоре блестел свежей охрой, видимо его каждый день мыли горячей водой с мылом. Пол был накрыт широкой джутовой дорожкой с цветною каймой.

В своём номере Павел Дмитриевич обнаружил кровать, стол, два стула, комод и умывальник. В углу висел образ мученика Пантелеймона с лампадкой. Сеченов открыл комод и стал раскладывать свои вещи. Затем разделся, облачился в халат и пошёл к Варваре Ивановне. Его передвижение не ускользнуло от бдительной Анны Петровны, наблюдавшей за всем, что происходит в коридоре при помощи зеркала, укреплённого на полуоткрытой двери комнаты, которая служила конторкой. Караваева в мягких войлочных тапочках подошла к номеру Кравковой и приникла к скважине. Зорким глазом она увидела, что гости собираются ужинать, на столе лежала нарезанная ветчина, сыр и стояла бутылка из тёмного стекла.