— Его превосходительство очень добр, — сказала Варвара Ивановна. — Он обещал поговорить с высокопреосвященным Анатолием по моему делу. Ах, Павел Дмитриевич! Завтра я увижу свой монастырь!

— Я бы посоветовал вам, Варвара Ивановна, обдумать свой шаг. Вспомните, что вы молоды, — сказал, вставая со стула Сеченов. — Монастырь как стоит, так и будет стоять, а жизнь человеческая идёт. Впрочем, не поймите так, что я вас отговариваю.

— Ах, знать бы как там мои родные, — вдруг загрустила Кравкова. — Конечно, они меня осуждают, но, что мне оставалось делать. Испытав столь роковое чувство, успокоение своей душе я могу обрести только в монастырской обители.

— И всё-таки ещё раз обдумайте свой шаг, — сказал Сеченов. — Имея такое приданое, вы можете себе обрести и мирское счастье.

— Ах, не искушайте меня, Павел Дмитриевич, — жалко вымолвила Кравкова и, обратясь к образу, зашептала молитву.

Подобрав юбку, Анна Петровна бросилась в свой закуток. Она пришла в страшное возбуждение и, запершись, принялась раскладывать увиденное и услышанное по полочкам. Усиленная работа мысли привела её к непреложному выводу, что вокруг приезжей парочки скоро завяжутся нешуточные дела с участием первых лиц губернии. В последнее время авторитет Караваевой, как самой сноровистой всезнайки, пошатнулся, а тут привалила удача: дело, завязанное с духовными и гражданскими властями, тайным появлением Сеченова и Кравковой, неясной связью между ними, это обещало перспективное следствие, которое Анна Петровна всегда проводила скрупулёзно и глубоко.

Обычно Караваева любила утром понежиться на перине, пышной и мягкой, как сама хозяйка, отобранной пёрышко к пёрышку от хохлатых гусынь, которых держал её духовный отец Василий, но на следующий день она вскочила с постели рано утром и, не обращая внимания на приставания насчёт гривенника на опохмелку со стороны истопника, бросилась на Ново-Казанскую улицу, где в собственном доме проживал губернаторский Иван Васильевич, твёрдо зная, что тот не спит, а занимается колкой обязательной дюжины чурбачков — прописанное ему доктором средство от головокружения, одновременно с пиявками. Так и было: Иван Васильевич во дворе махал колуном, разваливая берёзовые комли. Увидев Караваеву, он не удивился, вытер со лба пот и положил колун на чурбак. Караваева тут же поведала правителю канцелярии о своих постояльцах, присовокупив к рассказу свои предположения.

— Интересно, интересно, — задумчиво сказал Иван Васильевич. — Спасибо, Анна Ивановна. Надеюсь, вы понимаете, что это всё нужно держать в секрете. Дело может вылиться в большую неприятность.

— Я никому не говорила и не скажу. Кроме вас, — пообещала Караваева и подумала: «Как бы ни так!»

— Приглядывайте за ними. Сдаётся мне, что скоро эта парочка не даст скучать ни губернатору, ни его жене.

Караваева восприняла последние слова Ивана Васильевича как награду за новость, он направлял свою доносчицу на след, который неминуемо должен в этом деле возникнуть: Кравкова была смазлива, а Загряжский не пропускал мимо себя ни одной юбки, чтобы не попытаться под неё заглянуть.

Пока хозяйка отсутствовала, добившийся опохмелки истопник затопил печи, но забыл открыть в одной из них задвижку, коридор наполнился дымом и потревоженные жильцы плавали в нём, как караси в тине. Истопник был немедленно уволен, коридор проветрен, печи протоплены по второму разу, жильцам предложили чай, и в виде извинений от хозяйки, сахар, чего обычно не делалось.

Павел Дмитриевич, вопреки своему обыкновению человека крайне любопытного, не отозвался ни одним движением на суматоху в коридоре, он лежал на кровати и обдумывал свой визит к губернатору, которому должен был представиться как вновь назначенный городничий.