– Ладно, извини, что такой тупой, – сказал я. – Может быть, со временем начну соображать быстрее. Кстати, зачем ты солгала маме, что я твой сокурсник?

– А как иначе? – удивилась Полина. – Думаешь, она согласилась бы пригласить тебя в гости, если ты – никто?

Вот так. Значит, я – никто. Нечего было и соваться к ним в дом, думал я, выходя из подъезда во двор. Я посмотрел наверх и отыскал ее балкон на четвертом этаже. Она помахала мне рукой, а я сделал вид, что не вижу, и зашагал прочь. От Измайлова до Останкина – час езды, и мне хватало до начала комендантского часа. И я уже почти доехал до ВДНХ, но вдруг меня как будто кто в бок толкнул, я выскочил из вагона как сумасшедший, пересел в другой поезд и поехал обратно. Что то меня заставило так поступить, а что – пусть доискиваются психиатры. Пока я сидел там, за столом, и ждал Полину, кто то из гостей сказал, что в нашем поколении исчез дух романтики, что мы только ходим по земле и ищем под ногами доллары. Что ж, поглядим.

Мне повезло – патрулей не было, когда я бежал к дому Полины. Я завернул во двор и посмотрел на ее балкон. В окнах было темно, значит, все спят. Пожарная лестница располагалась на углу дома, а ее балкон был крайний, и чтобы перебраться на него, надо было пройти по карнизу метров пять. Немного. Но если учесть, что ширина карниза сантиметров двадцать, а высота – четвертый этаж, то… Я представил себя распростертым под ее балконом и как она огорченно бросает на мой холодный труп цветы из горшка. Подпрыгнув, я ухватился за нижнюю перекладину пожарной лестницы, подтянулся и полез вверх. Добравшись до четвертого этажа, я остановился и передохнул. Потом осторожно ступил на карниз. Передвигаться по нему можно было только на пятках, стоя вплотную спиной к стене. Я представил, во что превратится моя куртка от этой кирпичной болезни. А голова от болезни асфальтовой, если полечу вниз. Я оторвал руки от перекладины и замер. Потом сделал шаг. Еще один. До лестницы уже не дотянуться, до балкона тоже. Главное – не смотреть вниз. Ладони вспотели, и мне показалось, что ноги словно онемели. Не подведите, миленькие! – взмолился я и сделал еще несколько коротких шагов. Я вытянул правую руку, чтобы нащупать перила балкона, но их не было. Это было ошибкой. Я слишком рано изменил позу и начал терять равновесие. Плечи стали клониться вперед, а я еще сдуру опустил голову и почувствовал, что заваливаюсь. Оставалось только одно – еще шаг и прыгать к балкону. Так я и сделал. И, слава Богу, он оказался рядом. Я схватился за его перила обеими руками и перелез. Тут на меня напала трясучка, и я еле закурил, чтобы успокоиться. Ну вот, сказал я себе, Шекспир, второй акт, Ромео в доме Капулетти. Где же Джульетта? Я тихонько постучал в балконное стекло. Мне послышалось, что кто то идет по комнате, колыхнулась штора. Полина увидела меня и испуганно вскрикнула. Потом открыла балконную дверь и посторонилась.

– Тихо! – шепнула она. – Сумасшедший! Как ты залез на балкон?

– Молча… – Я обнял ее и поцеловал.

Она была в белой ночной рубашке, с распущенными волосами, с золотым крестиком на груди. А глаза даже сквозь ночную темноту горели синим огнем. И еще было очень жарко, и ей, и мне. Температура у меня подскочила, наверно, до сорока градусов, как при гриппе, потому что комната, все предметы, ее лицо поплыли перед глазами, а горло пересохло.

– Ненормальный, – повторяла она, прижавшись ко мне. – Ты соображаешь, что мы делаем?

– Нет, – признался я. – Если мы бредим, то оба.

Как сохранить разум, который только мешал нам обоим? Любовь и разум – два полюса жизни, они никогда не сойдутся вместе. Но они, как два зверя, будут преследовать друг друга, пока один не убьет другого. Я не помню, что говорил Полине и что она отвечала мне, а может, и не было этих слов, а лишь бессвязный шепот, и немой вопрос, и согласный взгляд, и ночные тени в борьбе.