|
Она привезла с собой холодную красавицу Каролину Эке и ее мать - весьма чванную, надутую особу. - Ты ведь с нами? Я оставила за тобой место, - сказала Люси журналисту. - Ну нет, извините! Оттуда ничего не видно!.. - ответил Фошри. - У меня билет в партер, я предпочитаю сидеть там. Люси рассердилась. Может, он боится с нею показаться? Но тут же, успокоившись, она изменила тему разговора: - Отчего ты мне не сказал, что знаком с Нана? - Нана! Да я ее в глаза не видел! - Неужто?.. А меня уверяли, что ты ее любовник. Но стоявший впереди них Миньон приложил палец к губам, призывая, чтобы они замолчали, и шепотом объяснил Люси, указав на проходившего мимо молодого человека: - Бескорыстная любовь Нана. Все оглянулись. Молодой человек был недурен собой. Фошри узнал его: это был Дагнэ, который прокутил с женщинами триста тысяч франков, а теперь промышлял по мелочам на бирже, чтобы иметь возможность иногда угощать их в ресторане обедом или преподнести букет цветов. Люси нашла, что у него красивые глаза. - А вот и Бланш! - воскликнула она. - Бланш и сказала мне, что ты был близок с Нана. Бланш де Сиври, блондинка, красивое лицо которой заплыло жиром, явилась в сопровождении тщедушного, но чрезвычайно выхоленного и изящного господина. - Граф Ксавье де Вандевр, - шепнул Фошри на ухо Ла Фалуазу. Пока граф здоровался с журналистом, между Бланш и Люси происходило бурное объяснение. Обе дамы - одна в розовом, другая в голубом - загородили проход своими юбками в частых оборках и так громко повторяли имя Нана, что привлекли к себе всеобщее внимание. Граф де Вандевр увел Бланш. Но теперь имя Нана, подхваченное, точно эхо, еще громче зазвенело во всех четырех углах вестибюля. А ожидание разжигало интерес к актрисе. "Что ж это, они и начинать не думают?" Мужчины посматривали на свои часы, запоздавшие зрители выскакивали из экипажей, не дожидаясь, пока кучер остановит лошадей; кучки на тротуаре рассеивались, и на опустевшей сейчас световой дорожке возникали прохожие, которые медленно прогуливались перед театром и, вытянув шею, заглядывали в театр. Подбежал, насвистывая, мальчишка, остановился перед афишей, висевшей на дверях, крикнул хриплым голосом: "Ау, Нана!" - и отправился дальше вихляющей походкой, шлепая башмаками. Раздался смех. Прилично одетые господа повторяли: "Нана, ау! Нана!" У контроля теснилась публика, там разгорелся спор, шум все нарастал, голоса гудели, призывали Нана, требовали Нана; в толпе, как это порой бывает, проснулась потребность к низменной потехе и грубая чувственность. Но вот в этом гаме раздался звонок. Смешанный гул голосов докатился до самого бульвара: "Звонок, звонок!" Тут и началась толкотня, каждому хотелось пройти вперед, контролеры сбились с ног. Встревоженный Миньон взял под руку Штейнера, который так и не пошел взглянуть на костюм Розы. |
