Она привезла с собой холодную красавицу Каролину Эке и ее
мать - весьма чванную, надутую особу.
- Ты ведь с нами? Я оставила за тобой место, - сказала Люси журналисту.
- Ну нет, извините! Оттуда ничего не видно!.. - ответил Фошри. - У меня
билет в партер, я предпочитаю сидеть там.
Люси рассердилась. Может, он боится с нею показаться? Но тут же,
успокоившись, она изменила тему разговора:
- Отчего ты мне не сказал, что знаком с Нана?
- Нана! Да я ее в глаза не видел!
- Неужто?.. А меня уверяли, что ты ее любовник.
Но стоявший впереди них Миньон приложил палец к губам, призывая, чтобы
они замолчали, и шепотом объяснил Люси, указав на проходившего мимо
молодого человека:
- Бескорыстная любовь Нана.
Все оглянулись. Молодой человек был недурен собой. Фошри узнал его: это
был Дагнэ, который прокутил с женщинами триста тысяч франков, а теперь
промышлял по мелочам на бирже, чтобы иметь возможность иногда угощать их в
ресторане обедом или преподнести букет цветов. Люси нашла, что у него
красивые глаза.
- А вот и Бланш! - воскликнула она. - Бланш и сказала мне, что ты был
близок с Нана.
Бланш де Сиври, блондинка, красивое лицо которой заплыло жиром, явилась
в сопровождении тщедушного, но чрезвычайно выхоленного и изящного
господина.
- Граф Ксавье де Вандевр, - шепнул Фошри на ухо Ла Фалуазу.
Пока граф здоровался с журналистом, между Бланш и Люси происходило
бурное объяснение. Обе дамы - одна в розовом, другая в голубом -
загородили проход своими юбками в частых оборках и так громко повторяли
имя Нана, что привлекли к себе всеобщее внимание. Граф де Вандевр увел
Бланш. Но теперь имя Нана, подхваченное, точно эхо, еще громче зазвенело
во всех четырех углах вестибюля. А ожидание разжигало интерес к актрисе.
"Что ж это, они и начинать не думают?" Мужчины посматривали на свои
часы, запоздавшие зрители выскакивали из экипажей, не дожидаясь, пока
кучер остановит лошадей; кучки на тротуаре рассеивались, и на опустевшей
сейчас световой дорожке возникали прохожие, которые медленно прогуливались
перед театром и, вытянув шею, заглядывали в театр. Подбежал, насвистывая,
мальчишка, остановился перед афишей, висевшей на дверях, крикнул хриплым
голосом: "Ау, Нана!" - и отправился дальше вихляющей походкой, шлепая
башмаками. Раздался смех. Прилично одетые господа повторяли: "Нана, ау!
Нана!" У контроля теснилась публика, там разгорелся спор, шум все
нарастал, голоса гудели, призывали Нана, требовали Нана; в толпе, как это
порой бывает, проснулась потребность к низменной потехе и грубая
чувственность.
Но вот в этом гаме раздался звонок. Смешанный гул голосов докатился до
самого бульвара: "Звонок, звонок!" Тут и началась толкотня, каждому
хотелось пройти вперед, контролеры сбились с ног. Встревоженный Миньон
взял под руку Штейнера, который так и не пошел взглянуть на костюм Розы. |