— Николай Голицын, — ответила Ярослава.

Глава 8

Настроение у Николая Голицына было хуже некуда. После происшествия с Адой фон Аден он буквально места себе не находил, и даже после того, как она нашлась, чувствовал глубокую несправедливость во всём происходящем с ним. Только казалось, что всё начало налаживаться, как тут же всё провалилось куда-то в тартарары.

И дело даже не в том, что могли возникнуть проблемы с фон Аденами или с Рароговыми. Нет, он видел их лица, когда пришёл вместе с Салтыковыми. Он понимал, что лично к нему претензий нет, но всё равно как будто что-то разбилось в нём, причём окончательно. Как будто он утратил последние крупицы надежды на светлое будущее. Впереди он видел только мрак и ничего кроме.

И тогда на следующий день, когда в городе все уже шептались о том, что в окрестностях Екатеринбурга накрыли целую банду, причём половину из неё вместе с предводителем безжалостно уничтожили, сам Николай надел парадную форму и пешком пошёл в Генштаб на поклон к одному высокопоставленному лицу.

Его форма дала некоторые плюсы. Его не послали сразу, а дежурный на контрольно-пропускном пункте спросил:

— Вы к кому, курсант?

— Меня зовут Николай Голицын, — сказал он. — Я хотел бы записаться на приём к Захару Григорьевичу Чернышеву.

Дежурный смерил Николая взглядом, но всё же кивнул и отошёл от КПП, чтобы передать кому-то просьбу посетителя. Затем вернулся и сказал:

— Ожидайте. В течение нескольких минут будет ответ.

Через три минуты в кабинете у Чернышева посыльный уже докладывал:

— Здравия желаю, ваше сиятельство. К вам на приём просится студент, точнее, курсант ВАМ ХЕР, некто Николай Голицын. Что прикажете делать?

Чернышев мгновенно помрачнел и посмотрел на посыльного.

— Пропустить, — резко ответил он.

Когда Голицын зашёл в кабинет, он сразу же увидел, что начальник штаба сидит недовольный, и, скорее всего, это из-за визита Николая. Судя по всему, он не хотел бы сейчас видеть ни его, ни кого бы то ни было ещё, кто напомнил бы ему о существовании Александра Сергеевича Ермолова. Но это было неважно.

Голицын понял, что на данный момент терять ему больше нечего. А если и есть что-то, то немного. Есть смысл сыграть ва-банк. Поэтому он посмотрел Чернышеву в глаза, почувствовал тягостную пустоту внутри и проговорил:

— Захар Григорьевич, я пришёл к вам за помощью.

Чернышев скривился ещё больше.

— Вы прекрасно знаете ситуацию, произошедшую с моим дядей. И, наверное, в курсе, что она достаточно сложная. Я прекрасно понимаю, что многого там не сделать. Но, как вы можете помнить, ситуация с Кириллом Валерьевичем тоже была не самой простой. Поэтому прошу вас, посодействуйте в меру.

— В какую ещё меру? — сквозь зубы процедил Захар Григорьевич.

— Ну хотя бы чтобы его не отправили на каторгу, — проговорил Николай, — или на Стену. — Пусть его отправят в ссылку в имение. Мы с матерью проследим, чтобы он не покидал его пределов.

— Послушай ты, — проговорил Чернышев.

Затем побледнел, позеленел, сжал кулаки, сминая какую-то важную бумагу, но руки его дрожали.

— Послушай ты, щегол! Твой дядя — идиот, ясно⁈ Ему говорили не лезть на рожон, но он никого не послушался. Поэтому куда он идёт, туда и дорога. А ты!..

Он встал из-за стола, оперся на трясущиеся от ярости руки и подался к Голицыну ближе.

— А ты, если ещё раз попытаешься вломиться с ноги ко мне в кабинет и затребовать каких-то непонятных услуг за несуществующие события давней древности, за которые мы давным-давно расплатились с твоим дядей, ты вылетишь не только отсюда. Ты вылетишь из Академии и окажешься в ещё более глубокой заднице, чем сейчас находится твой дядя.