|
И тем не менее я смотрел во все глаза. Ближе всех ко мне сидел долговязый и уже довольно пожилой субъект по имени Ормонд Ледегард. Возможно, он и впрямь прекрасно руководил отношениями трудящихся с администрацией, чем, собственно, и зарабатывал себе на хлеб, но со своими собственными пальцами он справлялся с трудом. Он так копошился, доставая пачку сигарет, спички и закуривая, что я поместил бы его в самый конец списка подозреваемых, если бы полностью исключил возможность того, что он ловчит. Если я мог решить, что такими неловкими пальцами никак нельзя стащить коробочку с заставленного стола, подменить пилюлю и незаметно вернуть коробочку, то так же мог посчитать и он. Конечно, эту маленькую неясность можно было бы легко прояснить, поручив толковому парню, скажем, Солу Пензеру, потратить пару дней на беседы с дюжиной его друзей и знакомых. Рядом с ним, закинув ногу на ногу, словно ожидая, что ее могут сфотографировать с любой точки, сидела Файфи Гоухин. Эту позу она, по старой привычке, принимала автоматически. Лет семь восемь назад ее признали лучшей дебютанткой года, и ни один, даже самый завалящий, журнал не выходил без ее фотографии; но от этого остались одни воспоминания; теперь Файфи попала на первые страницы только как подозреваемая в убийстве. Она была не замужем. Говорили, что сотни самцов, соблазненных ее привлекательностью, уже открывали пасть, чтобы предложить ей руку и сердце. Но, завидев свирепый блеск в ее прекрасных темных глазах, прикусывали язык и быстрехонько ретировались. Так что она по прежнему оставалась мисс Файфи Гоухин и жила с папочкой и мамочкой на Парк авеню. Следом за ней по дуге перед столом Вулфа восседал Бенджамин Рэкил, чей чек был депонирован днем в нашем банке и чье длинное узкое лицо казалось еще более вытянутым и удрученным, чем вчера. Справа от него располагался экземпляр, который с точки зрения анатомии был женщиной, но со всех других точек зрения представлял из себя нечто, не известное науке. Звали существо Делла Девлин, а возраст ее можно было определить с точностью до полувека. Она приобретала новинки и безделушки для загородных магазинов. Десятки тысяч таких, как она, заполняют по будним дням весь центр Нью Йорка, все они жутко навязчивые. Это видно даже по голодному блеску в их глазах. Вопрос только в том, чтобы раз и навсегда понять для себя – неужто кто то способен на таких позариться; впрочем, в один прекрасный день я все таки попытаюсь на него ответить. Не считая этого, ничего страшного в наружности Деллы Девлин больше не было, если не считать огромных оттопыренных ушей. По соседству с ней сидела известная личность… хотя, конечно, в настоящее время они все стали известными, можно сказать, ex officio . Генри Джеймсон Хитс, подошедший вплотную к полувековому рубежу, в юности унаследовал кучу денег, но очень немногие люди с подобным состоянием разговаривали с ним. Точно не говорилось, помогал ли он коммунистической партии деньгами или личным участием, и как сильно, но не было секретом, что он постоянно вносил залоги за арестованных коммуняшек. Его и самого недавно осудили за неуважение к конгрессу, так что, возможно, ему даже светил небольшой срок. Старый костюм из полосатой льняной ткани был ему маловат, а глаза на толстом, круглом лице так и сверлили собеседника. За Хитсом в самом конце дуги сидела Кэрол Берк, единственная, к кому я испытывал хоть какое то расположение. Всякий раз, когда мы ожидаем толпу гостей, я рассаживаю их, и если один из них, на мой взгляд, заслуживает изучения, то я сажаю его рядом с собой. Я так и поступил с этой Кэрол Берк, но пока я отлучался в прихожую впустить Ледегарда, который пришел последним, она изменила мне, что меня обидело. |
