– Видимо, недалеко от берега, – предположил ДК. Я согласно кивнул. ДК насупился. Уж не знаю, что ему не понравилось – то ли пруд в Молодежном парке, то ли лежащая неподалеку от берега голова... Но моей вины в этом во всем не было, так что я не стал напрягаться.

– А ты знаешь человека, который... которому... – ДК явно разволновался. Еще одна странная вещь. Разве что покойный Америдис был его близким другом? В чем я лично сомневаюсь...

– Который раньше носил эту голову? – любезно помог я дяде сформулировать вопрос. ДК посмотрел на меня, как на генетического урода, но тем не менее кивнул:

– Вот именно, который раньше носил. Эту голову.

– Нет, понятия не имею. Раньше мы не встречались...

– Вот и хорошо! – вырвалось у ДК. – Вот и замечательно. Значит, мы договоримся так – я пристраиваю эту голову, то есть передаю ее в компетентные органы. И они делают все, что положено делать в таких случаях. А ты просто идешь домой и просто молчишь обо всем.

– Обо всем? Что значит – обо всем? – уточнил я, подозревая, что у меня и у ДК были разные понятия, что такое «все».

– О голове, о том, что ты ее нашел. А также о Мухине, о Пушкинской улице и о том, что ты видел на Пушкинской улице в ту ночь. И главное – посиди пару‑тройку дней дома. Не ходи больше ни на какие пруды, ни в какие клубы...

– А Тамара? Как же Тамара? Я не могу сидеть дома, кто знает, что сделают с ней... Мне нужно искать мухинские деньги.

Конечно, честнее было бы сказать, что меня пустят на фарш, если я не найду мухинские деньги. И что мне могут запросто засунуть пивную бутылку в задницу громилы Треугольного‑Хруста, если я буду сидеть дома сложа руки. Однако у меня были большие сомнения, что для ДК все это имеет какое‑то значение. А вот ради Тамары он мог на что‑то расстараться...

Но ДК меня раскусил. То есть, может, он и не раскусывал меня специально, но зато он очень внимательно меня слушал.

– Если ее берут с собой на охоту, я не думаю, что ей что‑то угрожает. Так что не бери в голову. Расслабься. Если ее не убили за прошедшие дни, теперь ее уж точно не убьют.

– А вдруг...

– Дома! – властно сказал ДК тоном, которым обычно говорят: «Руки за голову!» – Ты сидишь дома! И никуда больше не высовываешься. А все эти проблемы из‑за Мухина... Я сниму тебя с крючка.

– Что?! – я едва не разразился истерическим смехом, но боюсь, что тогда бы ДК точно отстегнул протез и провел бы со мной сеанс воспитательной работы. – Как это – снимешь с крючка? Там чемодан алмазов и двести тысяч баксов! Как это ты меня снимешь с крючка?!

– Ну, я же не спрашиваю, как ты собирался возвращать чемодан алмазов и двести тысяч баксов, – усмехнулся ДК. – Мне кажется, это уж совсем невероятная вещь. А я... Я говорю тебе, что сниму с крючка, – это значит, что я сниму тебя с крючка. Сделаю тебе подарок.

Тут я впервые с начала разговора поднял глаза и посмотрел в темные холодные значки ДК, чем‑то похожие цветом на воды пруда в Молодежном парке. И еще кое‑что их роднило: никто не знал, сколько трупов лежит на дне пруда, но никто, и я в том числе, не знал, что таят зрачки моего любящего дяди Кирилла. Сколько трупов они уже видели, и сколько трупов они еще увидят – это вопрос, который не имеет ответа.

– Если ты думаешь, что эти четыре лба... – мотнул я головой в сторону маячивших за окном «Дэу» мордоворотов, – то у Тыквы гораздо больше людей.

– Значит, его зовут Тыква, – сделал вывод ДК. – Больше мне ничего и не нужно.

– А еще есть такой Треугольный, – прорвало меня, и я почувствовал себя гнусной ябедой.