- А потом?

- А потом то же самое. Быть статисткой - не бескрайнее наслаждение, можешь

мне поверить. С самого утра идешь занимать очередь и ждешь, а когда начинают

выбирать, то нет никакой гарантии, что выберут непременно тебя, потому что и

другие на морду не хуже, да даже если и выберут, то только на два-три дня, а

какая усталость, боже мой, и какое занудство, а в конце заплатят тебе по

тарифу - как раз за съеденные бутерброды да изорванные чулки. Могла бы

проституткой стать, верно, но это вызывало у меня отвращение - менять мужчин

по пять раз в день без права выбора, - и я знала, что меня непременно

заарканят: и придется тогда относить деньги грубияну какому-нибудь или банде,

а самой на крохах пировать, так ведь?

- Сейчас ты говоришь.

- Поэтому история с "папашей" заставила меня взглянуть на другую сторону.

Если б она продолжилась подольше, эта история, я бы, может, даже и достаточно

разбогатела, и стала бы порядочной, да только "папаша" мой не знал меры - в

этих делах, я хочу сказать - и наверняка вообще ни в чем не знал меры, и

однажды схлопотал небольшой удар - на счастье, не у меня дома, - а потом

прислал открытку, что он на отдыхе и скоро даст о себе знать, но так и не

дал, а я, разумеется, в моем положении не могла ждать целую вечность, если не

хотела отправиться по ломбардам со своими пальто с Ревийон да другими

подарками. Поэтому снова начала свои небольшие прогулки по Фобур-сент-Оноре и

разглядывала витрины, и подолгу задерживалась, и ждала, чтобы кто-нибудь

спросил: "нравятся ли вам эти вещи?", и после скольки-то дней впустую кто-то

действительно меня спросил что-то в этом роде, и это был второй "папаша",

правда потоще первого, но с более солидным сердцем и человек продолжительных

привычек, так что с ним я провела около двух лет, и он еще с самого начала

мне сказал: "Не заставляй меня сорить деньгами на дорогие вещи, которые потом

продашь за бесценок", а вместо этого каждый месяц выплачивал мне скромную

ренту - такую ренту, какую мы с тобой, как экономно живем эту ночь, могли бы

года на два-на три растянуть.

Она замолчала, потому что остановилась перед витриной с роскошным бельем,

оставшейся в этот поздний час освещенной.

- Боже, какие вещи носят люди. Какое расточительство, чтобы обернуть себе

тело. И все же...

Робер терпеливо ждал и курил, уставившись в глубину улицы.

- Нет, ну ты посмотри только на эту комбинацию - пастельно-лиловую, с

кружевами.

- Не производит на меня никакого впечатления.

- Варвар. Ты что, никогда не смотришь на витрины?

- Никогда. Впрочем, однажды смотрел, потому что торговец один заказал мне

написать картину с его магазином на переднем плане.

- Вот так идея! Ну, хоть хорошо заплатил?

- Ни сантима.

- Вот негодяй. А почему?

- Потому что я нарисовал ему витрину не снаружи, а изнутри. Одну лишь

витрину, на которой обратными буквами выведено "Симеон и К°", а перед

витриной встала девушка, устремила глаза внутрь - одна бедная девушка из

народа, - одним словом, тебе надо было это видеть, этого не расскажешь.

- А... В таком случае торговец был прав. Я бы на его месте тоже такую

картину не взяла. Ты, наверно, социалист.

- Я социалист? Ты не приболела случайно?

- Тогда с чего такая идея - с девушкой?

- Как с чего? С того, что я вижу - с того, что есть. С того, что было с

тобой, скажем. Впрочем, не имеет значения... Расскажи о "папашах". Наверняка,

у тебя их много было.

- Не считала, - сказала Марианна, снова тронувшись в путь.

Она шагала еле-еле, и Роберу пришло в голову, что, может быть, следует

подать ей руку, но он продолжал идти рядом с ней, как прежде.