Изменить размер шрифта - +

- Это надо отметить. Платоническая любовь... Неужели до этого докатился?

- Ты вот вскочила недавно. Но послушай, как ты разговариваешь, и сама

увидишь, что я прав. Ты стала вульгарной, Марианна, бесстыдной.

- Слушай...

- ...и это бестыдство - и в лице, и в гриме, и во взглядах, которыми ты

окидываешь публику, в жестах, в скрещивании ног так, что юбка у тебя

задирается на бедра...

- Мы что, женаты с тобой, или что?

- ... и в этих вещах нет даже искренности молодых бесстыдниц, а есть лишь

привычка, а за этой привычкой кроется усталость и досада, и испорченность, и

сам уж не знаю, что еще.

- Ты прирожденный писатель. По моему, я тебе это уже как-то говорила. Вот

видишь: одна маленькая ошибка в профессии - и вся жизнь насмарку.

- И все же, - продолжал Робер, не слушая ее, - и все же в этой чужой

женщине есть что-то и от Марианны...

- Ну наконец-то...

- Слушай, Марианна. Когда на прошлой неделе я захотел встретиться с тобой,

то еще не был банкротом и в кармане у меня хватало средств оплатить женщину -

женщину первого сорта, если бы это было то, чего я хотел. Но я хотел

Марианну, хотел тебя или то, что от тебя осталось, и потому пришел тогда, и

потому пришел и сегодня, и наверняка потому недавно нагрубил тебе с досады,

что так мало осталось у тебя от Марианны.

- И самая красивая девушка на свете не может дать больше того, что у нее

есть, - сказала она назидательно.

Робер не ответил. И не продолжал. Сказать было больше нечего. Не было

смысла больше говорить. Он помолчал, потом пробормотал, словно оправдываясь:

- В сущности, это и есть то, что я забыл. Просто хотел тебе объяснить,

чтобы ты не сердилась.

Марианна сморщила лоб и свои полные губы в гримасе сожаления.

- Фантазер ты, Робер. Такой же фантазер, как и раньше. Может быть, это -

единственное, что осталось у тебя с тех пор, если не считать твой злой язык.

Ты хочешь найти во мне девицу пятнадцатилетней давности и считаешь себя

обиженным, когда не находишь. Но ты посмотри только на самого себя -

посмотри, на кого ты сам похож. Да ты, по сути, лишь развалина того Робера. И

все же, как видишь, я сохраняю самообладание и сдерживаю свои слезы.

- Какой я, меня не интересует. В себя я влюблен никогда не был. Я любил

Марианну.

- Врешь. И причем именно с вульгарностью, которую приписываешь мне.

Человек всегда в первую очередь любит самого себя, а уж потом растрачивает

чувства на любовные истории.

- Да, может быть. В таком случае, значит, я уже давно отжалел самого себя,

но все еще не могу примириться с тем, что потерял и Марианну.

- Продолжаешь лгать, потому что человек не может потерять того, чего

никогда не имел.

- Ничего ты не понимаешь, - сказал Робер. - Под "иметь" ты понимаешь -

спать в одной постели.

И потом примирительно добавил:

- Еще по одной?

- Если хочешь.

Она уже забыла, что хотела уйти, и Робер не считал нужным ей об этом

напомнить, и они все говорили о тех же вещах и выпивали по рюмке, а потом

опять говорили, и молчали, и официант три раза объявлял, что уже закрывается,

прежде чем ему удалось прогнать их с террасы.

Улицы были пусты, и плевки обоих прозвучали медленно, почти торжественно, в мраке и пустоте. Марианна на своих высоких каблуках быстро идти не могла, а

Робер лишь сейчас ощутил всю тяжесть своей усталости, да и что было пользы

спешить, если некуда идти.

- Не понимаю, почему ты упорствуешь, - заговорил он, когда они вышли на

авеню. - Если хочешь, я могу поспать и в прихожей. Не поверю, если скажешь,

что у тебя нет прихожей.

- Прихожая у меня есть, но я не могу предложить тебе даже ее.

Быстрый переход