|
А ведь так трудно представить себе, что Уорд способен отпустить шутку! Вопреки ожиданиям, он не стал модернизировать заведение, не попытался как-то оживить его. Колер для стен выбрал не светлый, приятный для глаз, а темно-зеленый; пол застелил линолеумом желто-коричневых тонов, под мрамор. Не сменил и освещение - плафоны без отражателей, подвешенные на самих проводах. Вид у него был довольный, как у человека, проворачивающего выгодное дело. Старый Скроггинс, который сразу сдал и одряхлел, растерянно бродил среди швабр и ведер. В десять утра, как обычно, Джастин заглядывал к Чарли пропустить стопку джина и пробежать газеты; только теперь он время от времени бросал через улицу удовлетворенный взгляд собственника. Снегопад прекратился. Начался новый, более холодный этап зимы - снег на мостовой и крышах больше не таял, зато стал чернеть. Иногда на час-другой выглядывало солнце; иногда, то утром, то к вечеру, поднимался ветер, неожиданно настигавший прохожих на перекрестках. Все мучились от насморка. Половина клиентов подхватили его и глотали аспирин. Витрины на Главной улице уже декорировались рождественскими подарками, и вскоре над асфальтом должны были повиснуть гирлянды искусственной зелени и цветных лампочек. Happy Christmas! <Счастливого Рождества! (Англ.)>. По вечерам, когда, уложив детей и заперев бар, Чарли уходил к себе, жена долго не давала ему спать разговорами о рождественских подарках; она беспрерывно пересоставляла их список. На той же неделе Честер Нордел, войдя в спальню, тоже увидел, что жена еще не заснула. В сорок два года она родила восьмого ребенка, ночью дважды вставала, а в шесть утра опять была на ногах, неизменно живая, мужественная и счастливая в мире, ограниченном для нее стенами дома. - Мне, пожалуй, лучше рассказать тебе одну вещь, которая меня мучит, - тихо начал Нордел, укладываясь на свою сторону. Они всегда говорили шепотом: чтобы потолковать о чем-нибудь серьезном, им приходилось выжидать, пока дети уснут. - Очень давно, в молодые годы, я совершил низость, в чем всегда раскаивался; теперь мой грех и здесь напомнил о себе. - Ограбил кого-нибудь? - спросила м-с Нордел, нисколько не встревожившись. - Хуже. Не уверен, поймешь ли ты меня. Было мне около девятнадцати, и родители отправили меня в Даллас к дяде со стороны матери - он был издатель. - Знаю - к дяде Брюсу. Он еще страдал каким-то недостатком речи и собирался оставить тебе цепочку от часов. - И оставил, но это сюда не имеет отношения. Обращался дядя со мной как с любым своим рабочим - такого уж принципа он держался, - и зарабатывал я столько, что еле на комнату с пансионом хватало. Тем не менее я завел подружку, и мне случалось выходить с ней кое-куда. Однажды я решил пустить пыль в глаза и свел ее в один шикарный, очень закрытый ночной клуб, единственный в городе, куда, по крайней мере в те годы, не пускали ни цветных, ни евреев. - Твоя подружка была еврейка? - Нет. Не спеши. Я и сейчас вижу, как мы сидим с ней в уголке зала за столиком, освещенном лампой под розовым абажуром. "Ты не находишь, Чес, что вон тот тип позволяет себе чересчур много? - говорит малышка. - Он все время на меня смотрит. Прямо-таки глаз не сводит. А что я не одна - ему и дела нет". Через два столика от нас сидел какой-то молодой человек, незаметный, неказистый, болезненного вида и, должен признать, ничего неподобающего не позволивший. Ты знаешь, как ведут себя девчонки, когда начинают погуливать. |
