Я, не читая, листаю книгу «Чувства и чувствительность».

— Вас ждут, мисс Хэммонд.

Я вскидываю голову и вижу, что Уинстон смотрит на меня сверху вниз, сцепив руки за спиной.

— Что значит «ждут»?

У этого парня потрясающе бесстрастное лицо. И более чем слегка причудливое. Его рот расслаблен, глаза бесстрастны — это лицо манекена. Или очень хорошего, очень хладнокровного киллера.

— Прошу, следуйте за мной.

Николас

Оливия входит в комнату, выглядя любопытной и такой крошечной рядом с Уинстоном. Ее взгляд скользит по Генри, сидящему в кожаном кресле у камина, потом она улыбается, увидев меня в другом конце комнаты.

— Что происходит? — я вглядываюсь в ее лицо и в свою память, ища какой-нибудь знак, который упустил. Что-нибудь, что заставило бы меня заподозрить… но ничего не нахожу.

Оливия прикусила губу, глядя на мое отсутствующее выражение лица. Уинстон поворачивает к ней экран компьютера, расположенного на столе.

— Это заголовки, с которыми выйдет «Daily Star». Это таблоид.

НЕЖЕЛАННЫЙ ТАЙНЫЙ НАСЛЕДНИК ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИКОЛЕПИЯ

ЧЕМ ЗАКОНЧИЛАСЬ БЕРЕМЕННОСТЬ КОРОЛЕВСКОГО ПОДРОСТКА

ВЫКИДЫШ — ВСЕ ПОДРОБНОСТИ

Ее лицо морщится от ужаса.

— О нет! Как… как они узнали?

— Мы надеялись, что это нам объясните вы, мисс Хэммонд, — говорит Уинстон. — Раз уж вы сами им все рассказали.

Я ненавижу себя за то, что согласился на это — согласился позволить Уинстону возглавить расследование.

— О чем вы говорите? — Оливия снова поворачивается ко мне. — Николас?

Уинстон кладет перед ней лист бумаги. Она пристально смотрит на него, сосредоточенно наморщив лоб.

— Что это такое?

Это заявление об ипотечном кредите на «У Амелии» — на здание кофейни и квартиру Оливии в Нью-Йорке, — который был взыскан пять месяцев назад. Он был полностью погашен на прошлой неделе.

Уинстон говорит об этом Оливии.

— Не понимаю. Я только вчера разговаривала с Элли — она ничего не сказала. — Она делает ко мне шаг. — Николас, ты же не веришь, что я на такое способна.

Все внутри меня восстает против этой идеи — но черно-белые доказательства насмехаются надо мной.

— Я тебя не обвиняю.

— Да, но и не защищаешь.

Я беру со стола бумагу.

— Объясни мне это. Сделай так, чтобы это имело смысл. — Даже для моих собственных ушей это звучит как мольба. — Заставь меня понять, что произошло.

Она качает головой.

— Я не могу, — словно тысяча гирь садится мне на плечи, сгибая позвоночник, пытаясь переломить меня пополам.

— Я прощу тебе все, Оливия. Ты знаешь это? Что угодно. Но… я не хочу, чтобы мне лгали.

— Я не лгу.

— Может, ты кому-то рассказала, случайно. Может, говорила об этом своей сестре, Марти или отцу?

Она делает шаг назад.

— Значит, мешок с дерьмом не я, а моя семья?

— Я этого не говорил.

— Это именно то, что ты сказал.