Незнакомое беспокойство шипит у меня в животе, как газировка.

— Дверь была открыта, — объясняю я.

— Она сломана.

Логан щелкает замком. Безопасность — это его жизнь, поэтому сломанный замок будет раздражать его, как паззл с недостающим последним кусочком.

— Чего ты хочешь?

Она понятия не имеет, кто я. Все дело в том, как она защищается, и в обвинительной нотке в ее голосе. Некоторые женщины пытаются притвориться, что не узнают меня, но я всегда могу это распознать. Ее неведение довольно… волнующе. Нет никаких ожиданий, никаких скрытых планов, никаких причин притворяться — она видит то, что видит. А видит она только меня.

Мое горло внезапно превратилось в бесплодную пустошь. Сглатываю, но с трудом.

— Ну, ему отчаянно нужен пирог. — Тычу большим пальцем в Саймона. — А я… хотел извиниться за тот вечер. Обычно я так себя не веду. Я слегка ушел в запой…

— По моему опыту, люди не делают в пьяном виде того, чего бы не сделали в обычном состоянии.

— Да, ты права. Я бы подумал об этом, но никогда бы не сказала вслух. — Медленно подхожу ближе. — И если бы я был трезв… моя начальная ставка была бы намного выше.

Она скрещивает руки на груди.

— Пытаешься быть милым?

— Нет. Мне не нужно пытаться… так оно и есть.

Она слегка хмурит брови, словно не может решить, злиться ей или смеяться. Чувствую, что улыбаюсь.

— Как тебя зовут? Не знаю, спрашивал ли я раньше.

— Не спрашивал. И меня зовут Лив.

— Странное имя. Ты что болела в детстве? Я имею в виду, «жить» (Имя «Liv» созвучно с «live» — жить) — это то, на что надеялись твои родители, или ты им просто не нравишься?

Она поджимает губы, словно борется с усмешкой. Юмор рулит.

— Лив, Ливи — сокращенно от Оливии. Оливия Хэммонд.

— А. — Я медленно киваю. — Красивое имя. Подходит гораздо больше. — Я не могу отвести от нее глаз. Не хочу ни в малейшей степени. — Что же, Оливия, я сожалею о своем поведении при нашей первой встречи, и надеюсь, ты примешь мои извинения.

Ее лицо чуть заметно дрогнуло — на долю секунды, — но я это увидел. Потом она подходит к столу и теребит завернутый в бумагу пирог.

— Как скажешь. Проехали. Не все из того, что ты сказал, неправда. Совершенно очевидно, что мне нужны деньги.

Из-за самоуничижения, звучащего в ее голосе — и знания, что это по моей вине — я резко окликаю:

— Оливия.

Она смотрит вверх, на мое лицо. И мой тон смягчается.

— Мне очень жаль. Правда.

Темно-синий взгляд на несколько секунд задерживается на мне, прежде чем она мягко говорит:

— Хорошо.

— Хорошо, — отвечаю я так же мягко.

Потом моргает и протягивает пирог Саймону.

— Можешь взять этот — ему два дня, так что мне его не продать. Он может быть немного суховатым, но это за счет заведения.

Он улыбается, как волк, которому только что дали раненую овцу.

— Ты действительно ангел, милая.

— Он может взять с собой вилку? — спрашиваю я.