|
– А ничего. Ведь вы знаете, она у меня такая живая – вскочит, запоёт да побежит или ска-жет: «Приедет, если захочет!» – такая резвушка! я и думаю – приедет. Смотришь, ещё день пройдёт – нет! Я опять: «Что это, Наденька, здоров ли Александр Федорыч!» – «Не знаю, гово-рит, maman, мне почём знать?» – «Пошлём-ка узнать, что с ним?» Пошлём да пошлём, да так вот и послали: я-то забыла, понадеялась на неё, а она у меня ветер. Вот теперь далась ей эта езда! увидала раз графа верхом из окна и пристала ко мне: «хочу ездить» да и только! Я туда, сюда, нет – «хочу!» Сумасшедшая! Нет, в моё время какая верховая езда! нас совсем не так воспитыва-ли. А нынче, ужас сказать, дамы стали уж покуривать: вон, напротив нас молодая вдова живёт: сидит на балконе да соломинку целый день и курит; мимо ходят, ездят – ей и нужды нет! Быва-ло, у нас, если и от мужчины в гостиной пахнет табаком… – Давно это началось? – спросил Александр. – Да не знаю, говорят, лет с пять в моду вошло: ведь всё от французов… – Нет-с, я спрашиваю: давно ли Надежда Александровна ездит верхом? – Недели с полторы. Граф такой добрый, такой обходительный: чего, чего не делает для нас; как её балует! Смотрите, сколько цветов! всё из его саду. Иной раз совестно станет. «Что это, говорю, граф, вы её балуете? она совсем ни на что не похожа будет!..» – и её побраню. Мы с Марьей Ивановной да с Наденькой были у него в манеже: я ведь, вы знаете, сама за ней наблю-даю: уж кто лучше матери усмотрит за дочерью? я сама занималась воспитанием и не хвастаясь скажу: дай бог всякому такую дочь! Там при нас Наденька и училась. Потом завтракали у него в саду, да вот теперь каждый день и ездят. Что это, какой богатый у него дом! мы смотрели: всё так со вкусом, роскошно! – Каждый день! – сказал Александр почти про себя. – Да что ж не потешить! сама тоже молода была… бывало… – И долго они ездят? – Часа по три. Ну, а вы чем это заболели? – Я не знаю… у меня что-то грудь болит… – сказал он, прижав руку к сердцу. – Вы ничего не принимаете? – Нет. – Вот то-то молодые люди! всё ничего, всё до поры до времени, а там и спохватятся, как время уйдёт! Что ж вам, ломит, что ли, ноет или режет? – И ломит, и ноет, и режет! – рассеянно сказал Александр. – Это простуда; сохрани боже! не надо запускать, вы так уходите себя… может воспаление сделаться; и никаких лекарств! Знаете что? возьмите-ка оподельдоку, да и трите на ночь грудь крепче, втирайте докрасна, а вместо чаю пейте траву, я вам рецепт дам. Наденька воротилась бледная от усталости. Она бросилась на диван, едва переводя дух. – Смотри-ка! – говорила, приложив ей руку к голове, Марья Михайловна, – как уходилась, насилу дышишь. Выпей воды да поди переоденься, распусти шнуровку. Уж не доведёт тебя эта езда до добра! Александр и граф пробыли целый день. Граф был неизменно вежлив и внимателен к Алек-сандру, звал его к себе взглянуть на сад, приглашал разделить прогулку верхом, предлагал ему лошадь. – Я не умею ездить, – холодно сказал Адуев. – Вы не умеете? – спросила Наденька, – а как это весело! Мы опять завтра поедем, граф? Граф поклонился. – Полно тебе, Наденька, – заметила мать, – ты беспокоишь графа. Ничто, однако ж, не показывало, чтобы между графом и Наденькою существовали особен-ные отношения. Он был одинаково любезен и с матерью и с дочерью, не искал случая говорить с одной Наденькой, не бежал за нею в сад, глядел на неё точно так же, как и на мать. Её свободное обращение с ним и прогулки верхом объяснялись, с её стороны, дикостью и неровностью характера, наивностью, может быть ещё недостатком воспитания, незнанием условий света; со стороны матери – слабостью и недальновидностью. |
