|
– Только. Виноват: смешно и жалко. Впрочем, и Александр согласен с этим и позволил смеяться. Он сам сейчас сознался, что такая дружба – ложь и клевета на людей. Это уж важный шаг вперёд. – Ложь потому, что люди не способны возвышаться до того понятия о дружбе, какая долж-на быть… – Если люди неспособны, так и не должна быть… – сказал Пётр Иваныч. – Но бывали же примеры… – Это исключения, а исключения почти всегда не хороши. «Окровавленные объятия, страшная клятва, удар кинжала!..» И он опять засмеялся. – Ну-ка, прочти о любви, – продолжал он, – у меня и сон прошёл. – Если это может доставить вам случай посмеяться ещё – извольте! – сказал Александр и начал читать следующее: «Любить – значит не принадлежать себе, перестать жить для себя, перейти в существование другого, сосредоточить на одном предмете все человеческие чувства – надежду, страх, горесть, наслаждение; любить – значит жить в бесконечном…» – Чёрт знает, что такое! – перебил Пётр Иваныч, – какой набор слов! – Нет, это очень хорошо! мне нравится, – заметила Лизавета Александровна. – Продолжай-те, Александр. «Не знать предела чувству, посвятить себя одному существу, – продолжал Александр читать, – и жить, мыслить только для его счастия, находить величие в унижении, наслаждение в грусти и грусть в наслаждении, предаваться всевозможным противоположностям, кроме любви и ненависти. Любить – значит жить в идеальном мире…» Пётр Иваныч покачал при этом головой. «В идеальном мире (продолжал Александр), превосходящем блеском и велико-лепием всякий блеск и великолепие. В этом мире небо кажется чище, природа рос-кошнее; разделять жизнь и время на два разделения – присутствие и отсутствие, на два времени года – весну и зиму; первому соответствует весна, зима второму, – по-тому что, как бы ни были прекрасны цветы и чиста лазурь неба, но в отсутствии вся прелесть того и другого помрачается; в целом мире видеть только одно существо и в этом существе заключать вселенную… Наконец, любить – значит подстерегать каж-дый взгляд любимого существа, как бедуин подстерегает каждую каплю росы, для освежения запёкшихся от зноя уст; волноваться в отсутствии его роем мыслей, а при нём не уметь высказать ни одной, стараться превзойти друг друга в пожертвовани-ях…» – Довольно, ради бога, довольно! – перебил Пётр Иваныч, – терпенья нет! ты рвать хотел: рви же, рви скорей! вот так! Пётр Иваныч даже встал с кресел и начал ходить взад и вперёд по комнате. – Неужели был век, когда, не шутя, думали так и проделывали всё это? – сказал он. – Неужели всё, что пишут о рыцарях и пастушках, не обидная выдумка на них? И как достаёт охо-ты расшевеливать и анализировать так подробно эти жалкие струны души человеческой… лю-бовь! придавать всему этому такое значение… Он пожал плечами. – Зачем, дядюшка, уноситься так далеко? – сказал Александр, – я сам чувствую в себе эту силу любви и горжусь ею. Моё несчастие состоит в том только, что я не встретил существа, до-стойного этой любви и одарённого такою же силой… – Сила любви! – повторил Пётр Иваныч, – всё равно, если б ты сказал – сила слабости. – Это не по тебе, Пётр Иваныч, – заметила Лизавета Александровна, – ты не хочешь верить существованию такой любви и в других… – А ты? неужели ты веришь? – спросил Пётр Иваныч, подходя к ней, – да нет, ты шутишь! Он ещё ребёнок и не знает ни себя, ни других, а тебе было бы стыдно! Неужели ты могла бы уважать мужчину, если б он полюбил так?. |
