|
– Всего: и дружбы, и любви, и штаб-офицерского чина, и денег… Ну, теперь заключи эту галерею портретов нашими: скажи, какие мы с женой звери? Александр ничего не отвечал, но на лице у него мелькнуло выражение тонкой, едва замет-ной иронии. Он улыбнулся. Ни это выражение, ни улыбка не ускользнули от Петра Иваныча. Он переглянулся с женой, та потупила глаза. – Ну, а ты сам что за зверь? – спросил Пётр Иваныч. – Я не сделал людям зла! – с достоинством произнёс Александр, – я исполнил в отношении к ним всё… У меня сердце любящее; я распахнул широкие объятия для людей, а они что сдела-ли? – Что это, как он смешно говорит! – заметил Пётр Иваныч, обратясь к жене. – Тебе всё смешно! – отвечала она. – И сам я от людей не требовал, – продолжал Александр, – ни подвигов добра, ни велико-душия, ни самоотвержения… требовал только должного, следующего мне по всем правам… – Так ты прав? Вышел совсем сух из воды. Постой же, я выведу тебя на свежую воду… Лизавета Александровна заметила, что супруг её заговорил строгим тоном, и встревожи-лась. – Пётр Иваныч! – шептала она, – перестань… – Нет, пусть выслушает правду. Я мигом кончу. Скажи, пожалуйста, Александр, когда ты клеймил сейчас своих знакомых то негодяями, то дураками, у тебя в сердце не зашевелилось что-нибудь похожее на угрызение совести? – Отчего же, дядюшка? – А оттого, что у этих зверей ты несколько лет сряду находил всегда радушный приём: по-ложим, перед теми, от кого эти люди добивались чего-нибудь, они хитрили, строили им козни, как ты говоришь; а в тебе им нечего было искать: что же заставило их зазывать тебя к себе, лас-кать?.. Нехорошо, Александр!.. – прибавил серьёзно Пётр Иваныч. – Другой за одно это, если б и знал за ними какие-нибудь грешки, так промолчал бы. Александр весь вспыхнул. – Я приписывал их внимательность к себе вашей рекомендации, – отвечал он, но уже без достоинства, а довольно смиренно. – Притом это светские отношения… – Ну, хорошо; возьмём несветские. Я уж доказывал тебе, не знаю только, доказал ли, что к своей этой… как её? Сашеньке, что ли? ты был несправедлив. Ты полтора года был у них в доме как свой: жил там с утра до вечера, да ещё был любим этой презренной девчонкой, как ты её называешь. Кажется, это не презрения заслуживает… – А зачем она изменила? – То есть полюбила другого? И это мы решили удовлетворительно. Да неужели ты дума-ешь, что если б она продолжала любить тебя, ты бы не разлюбил её? – Я? никогда. – Ну, так ты ничего не смыслишь. Пойдём дальше. Ты говоришь, что у тебя нет друзей, а я всё думал, что у тебя их трое. – Трое? – был когда-то один, да и тот… – Трое, – настойчиво повторил Пётр Иваныч. – Первый, начнём по старшинству, этот один. Не видавшись несколько лет, другой бы при встрече отвернулся от тебя, а он пригласил тебя к себе, и когда ты пришёл с кислой миной, он с участием расспрашивал, не нужно ли тебе чего, стал предлагать тебе услуги, помощь, и я уверен, что дал бы и денег – да! а в наш век об этот пробный камень споткнётся не одно чувство… нет, ты познакомь меня с ним: он, я вижу, человек порядочный… а по-твоему, коварный. Александр стоял, потупя голову. – Ну, как ты думаешь, кто твой второй друг? – спросил Пётр Иваныч. – Кто? – сказал с недоумением Александр, – да никто… – Бессовестный! – перебил Пётр Иваныч, – а? Лиза! и не краснеет! а я как довожусь тебе, позволь спросить? – Вы… родственник. – Важный титул! Нет, я думал – больше. Нехорошо, Александр: это такая черта, которая даже на школьных прописях названа гнусною и которой, кажется, у Крылова нет. |
