Чарльз Диккенс. Очерки лондонских нравов
1. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЛОНДОНСКОМ НАРОДОНАСЕЛЕНИИ.
Должно заметить, что в Лондоне есть люди, который живут - никем не замеченные, и умирают - не оставив по себе никакого воспоминания: ни хорошего, ни дурного; ни даже посредственнаго. В сердце ближнего не пробуждается никакого сочувствия к этим людям; существование их никому не интересно и кроме их никто не принимает в нем участия; нельзя сказать даже, что вместе с смертию они предаются забвению, потому что решительно никто не знает, жили они когда нибудь на белом свете или нет. В этой огромной столице существует многочисленный класс людей, которые, по видимому, не имеют ни единого друга из целаго народонаселения и о существовании которых едва ли кто заботится. Под влиянием крайних недостатков и необходимых средств к существованию, они покидают все близкое сердцу, стремятся в Лондон и поселяются в нем в надежде приискать себе какое нибудь занятие. Кому в нас неизвестно, как тяжело разорвать узы, которые привязывают нас к родному крову и милым друзьям? но не тяжелее ли изгладить из памяти те безчисленные воспоминания о минувших днях радости и счастия, которые в течение многих лет затем только и лежат убаюканными в наших сердцах, чтоб снова пробудиться в них и с грустною действительностию представить близкие отношения, соединявшие нас с друзьями, которых мы покинули, - сцены, которые мы видели, весьма вероятно, в последний раз, и надежды, которые мы некогда лелеяли в душе своей и с которыми должны расстаться навсегда? Подобные размышления не тревожат уже более людей и о которых мы говорим; да оно и к лучшему для них. Им не с кем поделиться своими чувствами: старинные домашние друзья их примерли, уехали в чужия земли; радушные корреспонденты исчезли в толпе и шуме какого нибудь деятельного города, и они сами постепенно обращаются в какия-то пассивные создания - в орудия привычки и лишений.
На днях мы сидели в Сент-Джэмском парке; внимание наше привлечено было человеком, которого мы не задумываемся причислили к клабу людей, о которых сейчас говорили. Это был высокий, худощавый, бледный мужчина, в черном фраке, в полинялых серых брюках, в штиблетах и коричневых перчатках. В его руке был зонтик, - не потому, чтобы предвиделась, в нем необходимость: день был прекрасный, - но потому кажется, что, отправляясь каждое утро в контору, где служил, он привык постоянно носить его с собой. Он ходил взад и вперед по окраине небольшого лужка, где расставлены были стулья для желающих присесть за известную плату, и ходил, как нам, казалось, не для удовольствия или освежения, но как будто из принуждения, точь в точь как ходит он в контору из самых отдаленных жилищ Эйлингтона. Был понедельник, следовательно человек этот на целые двадцать четыре часа оторвался от своей конторки и явился сюда для приятной прогулки. Мы невольно подумали, что он никогда прежде не имел свободного дня и что теперь он не знал даже, что ему сделать с собой. На зеленой травке весело резвились дети; по песчаным дорожкам проходили группы гуляющих; все весело разговаривали, шутили, смеялись, но этот человек весьма серьёзно расхаживал по одному и тому же пространству, не обращая ни на что внимания и не привлекая на себя внимания гуляющих. На бледном, тощем лице его не выражалось ни малейшего признака, чтобы его интересовало что-нибудь или возбуждало в нем любопытство.
В манере и наружности его заметна была какая-то особенность, которая ясно высказывала нам всю его жизнь, или, лучше сказать, целый день его жизни, потому что дни этого человека не имеют ни малейшего разнообразия. Глядя на него, мы почти видели перед собой грязную, небольшую контору, в которую он ходит каждое утро, вешает свою шляпу на один и тот же гвоздь и помещает ноги свои под ту же самую конторку; мы видели, как он снимает фрак, который должен служить ему целый год, надевает другой, который отслужил ему в течение прошлаго года, и который он хранит в своей конторе для сбережения новаго. |
