Доевпорциюзапеканкииположивсебеещёкусочек, Стенинрешил, чтоименнокулинарияможетоказатьсядляПелагеитемсамымлекарством, чтоизбавитеёоттягикспиртному. Нужнотолькоподдержатьдевчонку, как-топростимулировать. Пускайонавсёбольшеибольшеполучаетудовольствияотготовки, атам, глядишь, унеёпоявитсяжеланиежитьполнойжизнью. НодляначаланужноуничтожитьравнодушиеПелагеиксвоемубудущему.

— Тыуженехочешьсбежатьотсюда? —спросилоннепринуждённо.

Онаоторваласьоттрапезы, задумалась.

— Пожалуй, нет, нехочу. Вратьнестану, выпитьтянет, но...неслишкомсильно. Терпимо. Этоотецмнепомог, — Пелагеяпостучалапальцемповиску. —Онповлиялнаменя. Думаю, эточудо. Теперьотецумееттворитьчудеса.

Стенинпоперхнулся, откашлялсяипосмотрелнанеёрастерянно. Чтоона, чёртвозьми, несёт? Толькочтоведьбыланормальной, проблинырассказывала, атеперь, судяпобредупроотца, сотворившегочудо, скатушексъехала! Страннобылото, чтоэтуахинеюонапроизнесланебессознательно, авполнеосмысленно. Белаягорячка? Онслышал, чтоэтотподлыйнедугчащевсегонакрываетименнотогда, когда, казалосьбы, человекужевышелиззапоя. Да, всёсходится. И, похоже, емувсё-такипридётсявызывать«скорую». Проклятье! Ончувствовалсебятак, будторазрушилсякарточныйдомик, которыйонсупоениемстроил. Ещёиголовнаябольусилилась.

— Этоегоявчеравидела, — сказалаПелагеяобыденнымтоном, словноречьшлаокаким-топустяке. —Татёмнаяфигура, котораяменянапугала...Да, этобылон, мойотец. Когдатыпривёлменянакухнюиначалпоитьромашковымчаем, яуслышалаегоголос. Онуспокаивал. Апотомяпочему-тообэтомзабылаитолькосейчасвспомнила...

— Пелагея...Пепа, тыхотьсоображаешь, очёмговоришь? —Стенинзадалэтотвопросмягко, вкрадчиво, опасаясьусугубитьеёпсихическоерасстройство.

— Конечно, соображаю! —онаперемениласьвлице. —Тычто, меняполнойдуройсчитаешь?! Да, вижу, такиесть, считаешьменядурой, укоторойкрышапоехала!

— Янесчитаютебядурой, — какжеемусейчаснехотелосьскандалить. Отголовныхболеймыслипутались. Унегобылоодножелание: чтобыПепаумолкла! Надолгоумолкла!

ЛицоПелагеипобагровело, зрачкирасширились.

— Отецговоритсомнойпрямосейчас! Яегослышу!

— Тебенужноотдохнуть...

— Нехочуяотдыхать, Стенин! —закричалаона, ударивкулакомпостолу, потомпосмотреланапотолок. —Так-так-так...вотзначит, как...Знаешь, чтоотецмнетолькочтосказал? Онненападалнатебясмолотком, тызастрелилего, когдаунегорукибылискованнынаручниками. Тыпаскудныйлжец, Стенин! Всемнаврал! Идажеявэтовраньёверила! Тывыстрелилемувсердце, апотом, — онасклонилаголовунабок, словноприслушиваясь. — Апотомтвоиментыснялиснегонаручники, вложиливрукумолоток. Такведьвсёбыло, да?

Стенинбылошарашениненашуткунапуган. Отом, чтопроизошлотогдавгараже, зналитолькотрое: онидвоеоперативников. Этобылаихтайна!

— Чтоскажешь, Стенин? —Пелагеямедленноподнялась, нависланадстолом.

Егобросиловжар, накатиласлабость. Пошатнувшисьнастуле, онпроизнёс:

— Ятебяпредупреждал, Пепа, — собственныйголосемупоказалсякаким-тожалким. —Предупреждал. Итеперьтыбудешьсидетьвкомнатеподзамком, покаянерешу, чтостобойделать.

— Подзамком? —ПелагеяухмыльнуласьиСтенинподумал, чтоонапохожаназлобногохомяка. —Нет, тыменябольшенезапрёшь. Теперьяздеськомандую!

Онпопыталсяподнятьсясостула, нотелословнобыодеревенело. Больемуказаласьогненныммонстром, пронзающимраскалённымищупальцамимозг, обжигающимлицо, шею.

— Тяжко, Стенин? —глазаПелагеиблестели. —Отецговорит, тысейчасисребёнкомнесправишься. Меняэторадует. Этонаказаниезатвоёвраньё. Тыговорил, чтоуменяещёбудетмногохорошихвоспоминаний... Вотгляжунатебятакогонемощного, больногоипонимаю, чтоэтодействительнобудетхорошимвоспоминанием.