Далеко не все из этих помилований я одобрял, но и не мне решать, кого казнить, а кого миловать. Всё это царские дела, не мои.

Пока что волна арестов ограничивалась только Москвой и ближним Подмосковьем, на всю остальную страну пока не хватало сил и времени, хотя я достоверно знал, что там изменников ничуть не меньше, а порой даже больше. До погромов, подобных новгородскому, дело пока не дошло.

Однако и за это нас уже начали недолюбливать. Не в народе, простой народ горячо радовался, когда летели боярские головы. Среди власть имущих.

На очередной исповеди перед причастием, например, я выложил всё, в чём хотел покаяться, но отпущения грехов не получил.

— Во всём ли покаялся ты, сын мой? — строго спросил меня священник.

Я задумался, вспомнил перечисленное. Греховные мысли о бабах, чревоугодие, лень, сквернословие, непочитание церковных праздников. Вроде бы всё.

— Во всём, отче, — сказал я.

— А как же невинно убиенные? — нахмурился поп.

Лично я никого не убивал. А палач в том наверняка уже покаялся.

— Это какие? — не понял я. — Я никого и пальцем не тронул.

Короче говоря, вышел из церкви без причастия, священник меня не допустил. Для местных — наказание суровое. Для меня… Ну, остался без ложки кагора. Иван Висковатый, который руководил Посольским приказом, вообще на три года был отлучён от причастия, и ничего.

Малюту отлучили тоже. Церковь нас боялась, хоть мы пока и не трогали епископов и митрополита, чуяли за собой вину. Каяться перед царём не спешили. Церковники пока просто выжидали.

Вообще, с церковью складывалась странная ситуация, когда она владела огромным количеством земель, собирала милостыню и собственные налоги, владела собственными ремёслами и промыслами, самочинно общалась с греческими церковниками, плясавшими под дудку османского султана. Государство в государстве, фактически, и рано или поздно их тоже придётся стричь и раскулачивать, но против церкви Иоанн пока выступать не осмеливался.

А ещё очень скоро опричная служба понесла первые потери. Не во время штурмов или арестов. Васька Космач возвращался в слободу поздним вечером, в сумерках, и не доехал. Неизвестные ссадили его с лошади и зарезали, а потом сбросили в придорожную канаву, не взяв с мёртвого тела ни саблю, ни кошелёк, ни сафьяновые сапоги. Даже лошадь не увели, и она прискакала в слободу без всадника, переполошив караульных.

Ваську немедленно отправились искать, но нашли только следующим утром. Следов, естественно, никаких не осталось.

— Зарезали Ваську… — пробормотал хмуро Скуратов, глядя на бледное обескровленное лицо опричника, которого выволокли из канавы на дорогу.

Я задумчиво поиграл желваками, тоже глядя на Космача.

— Больше по одиночке не ездим и не ходим, — произнёс я. — Даже на полчасика. Даже по важным делам. Минимум двое.

— Это всё бояре… Стервецы… — прошипели в рядах опричников.

Этого можно было ожидать. Если честно, я даже думал, что это случится раньше, гораздо раньше.

— Может, бояре, может, не бояре, — хмуро сказал я. — Но не тати ночные… Вон, и мошна с собой, даже не взяли ничего.

Все до единого переглянулись, понимая, что на месте Космача мог оказаться любой из нас. Убийцам не было дела до того, кто именно едет в слободу, они увидели чёрный подрясник и сделали своё дело.

Тут даже и свидетелей не опросить, подловили Ваську на дороге, где не было ни одной избы или даже просто постройки. Остановили, зарезали, бросили и скрылись в ночи.

Сомневаюсь, что это кто-то просто вымещал свой гнев. Нет, это явный сигнал, попытка запугать нас.