— Ну, с Богом, — шёпотом выдохнул я, подскочил, крепко сжимая саблю, и рванул к противоположной стороне дороги, к кустам, в которых засел противник.

Или я, или они. Уйти мне отсюда всё равно не дадут. Не после того, как я застрелил двоих, да и вообще, не для того они меня подстерегали на дороге, чтобы просто так отпустить, поэтому иного выхода я не видел.

В кусты я вломился, словно лось во время гона. Сабля моя рассекла воздух, вспышка пороха ярким пятном ослепила меня на мгновение, но это была судорожная попытка неопытного стрелка защититься от моего удара. Шомпол тёмным росчерком просвистел над нами, я полоснул незадачливого татя саблей по груди, тут же отскочил назад, защищаясь от вражеского выпада. В кустах их оказалось двое.

Сапоги разъехались в жидкой грязи, я чудом удержал равновесие, неловко взмахнув саблей. Цели мой удар не достиг. Оставшийся в живых тать прорычал что-то невнятно, попытался садануть меня прикладом. Я вскинул саблю, ударил наотмашь, клинок звякнул о железный ствол пищали.

— Шайзе! — прокряхтел мой соперник.

Вот это новости. Немец, что ли?

Он вдруг с силой толкнул меня назад, пользуясь превосходством в весовой категории, я отлетел, теряя равновесие. Думал, он ринется вдогонку, но нет. Он вскинул пищаль и наставил на меня, вот только выстрелить я ему не позволил, рванул в сторону, а затем чиркнул носком сапога по грязи, окатывая его целым облаком мелкой жидкой дроби, чтобы сбить с толку. Грязь облепила его лицо, а я подскочил и с силой треснул его саблей плашмя прямо по темечку.

Всё было кончено.

Я тяжело вздохнул, осматривая в темноте место нашей схватки. Всё заняло считанные минуты, хотя мне казалось, будто я провёл здесь уже весь вечер. В этих кустах меня поджидали, и в этих же кустах встретили свою смерть. Впрочем, двое из нападавших были ещё живы, один — тяжело ранен, другой валялся в отключке после удара по голове.

Раненый лежал на спине и глядел в небо, шлёпая пересохшими губами в попытках прошептать молитву. Сабельный удар раскроил ему грудную клетку. Не жилец. Кто там хотел проявить ко мне милосердие? Я достал нож из-за пояса и без зазрения совести добил подранка. Второму я раскроил голову, но удар саблей плашмя только разбил кожу, черепушка его сохранила своё содержимое.

Я доковылял до второго, посмотрел в лицо, пытаясь узнать. Нет, раньше нигде не видел. Ткнул его сапогом в бок. Тот слабо застонал. Сотрясение мозга ему обеспечено, это точно.

Их лошадей поблизости видно не было, разве что в кустах я нашёл их лёжку и остатки вечерней трапезы. Придётся тащить этого ублюдка на собственном горбу до слободы. Или допросить здесь, не отходя от кассы. Выстрелы в темноте могли переполошить караульных в слободе, но это не точно, потому что к постоянным выстрелам все привыкли. Пальба тут шла ежедневно, разве что по выходным и праздникам затихала, но сегодня был обычный будний день.

Идти к слободе пешком было далековато. Единственную лошадь подстрелили эти молодцы, так что придётся либо останавливать кого-то проезжего, либо использовать старое народное средство передвижения, то есть, на пешкарусе. Надеяться на то, что найдётся ещё один такой же дурак, который отправится по темноте, не стоило.

Пленный снова застонал, начал ворочаться на земле, я подошёл к нему, снова заглянул в лицо.

— А, шайзе… — хватаясь за голову, протянул он.

Вот так удача.

— Вставай, швайнехунд, хенде хох, — проворчал я, снова ткнув его сапогом под рёбра.

Он не отреагировал. Видно, удар вышел чересчур сильным. Доверни я кисть хоть немного, развалил бы его от макушки и до середины груди, как пить дать.

— Ишь ты, недобиток… — буркнул я.

Что с ним делать, я так и не мог решить. То ли допросить здесь, то ли волочь на себе в слободу. А если это не последний, и где-то поблизости шастают его сообщники?

— Сколько вас было? — угрюмо спросил я.