Очную ставку с нанятыми татями устроили следующим же утром. Богдан Никитич старательно делал вид, что не знает этих людей. Он и в самом деле мог их не знать. Договаривался он с покойным уже татем, но мальчишка уверенно показал на Хлызнева, мол, видел его. Он, дескать, обещал им аж по рублю за каждого убитого опричника, и они вышли на охоту.

Показали и покойников, начавших уже пованивать. Я внимательно наблюдал за реакцией молодого боярина, и тут он тоже невольно выдал себя. Дёрнулся, завидев труп того, с кем заключал сделку, хотя на всех остальных смотрел равнодушно. Этого оказалось достаточно.

Хлызнева тотчас же взяли под стражу, посадив уже не в избу, а в холодную, ну а я вновь отправился в Кремль. Придётся Иоанна Васильевича немного расстроить.

Допрашивать сотника пока не стали, на это ещё будет время. Я уже и так знал, что он скажет, когда расколется. Что на всё это дело его подбил князь Владимир Старицкий, двоюродный брат царя, третий в очереди на престол Московского царства. Или его матушка, княгиня Ефросинья Старицкая, опытнейшая интриганка.

Царь принял меня в своём рабочем кабинете, крохотном закутке Кремля, от которого у кого-нибудь мог бы случиться приступ клаустрофобии.

— Здрав будь, государь, — поприветствовал я его. — Взяли мы Хлызнева, поспрошали. Виниться не винился пока, но чую, есть на нём грех. Только чужой.

— Чужой? — не понял Иоанн.

Он снова стоял у пюпитра и лично, собственной рукой, писал какое-то очередное письмо.

— Чужой, государь, — кивнул я. — Самому бы ему смелости не хватило чужую смерть покупать.

— Вот как? — хмыкнул царь. — И чей же грех на нём?

Он и сам прекрасно знал ответ. Знал, но не желал произносить это имя вслух, не хотел признавать, что его двоюродный брат пошёл на такое преступление, пусть и чужими руками. Хотел, чтобы я назвал имя. Чтобы всегда можно было пойти на попятную и сказать, что это я ошибся, а не он.

Вот только я не ошибался.

— Владимира Старицкого, государь, — сказал я.

Иоанн тяжело вздохнул, перекрестился, пробормотал короткую молитву. Я видел, как идёт борьба в его душе, как он не хочет признавать очевидное, как он устал от постоянных интриг и заговоров, опутывающих его с самого детства. Желание пресечь все эти заговоры всё-таки победило.

— Владимира, говоришь… — прикрыл он глаза, стискивая пальцами край пюпитра. — Будет тебе Владимир.

Глава 22

Обещанного, как говорится, три года ждут. Я рассчитывал, что царь даст мне приказ брать Старицкого немедленно, пока он находится в Москве, здесь, под боком, но Иоанн почему-то медлил, осторожничал. Это было полностью в его характере, царь семь раз отмерял, прежде чем отрезать, но лично меня это несколько раздражало.

Хлызнева-Колычева, однако, взяли под стражу по приказу царя, и на этом дело пока заглохло, а мы снова погрязли в рутине. Я негласно установил за Старицким наблюдение, насколько это было возможно с нашими ограниченными ресурсами. Всё же внедрить в его окружение своих людей было нереально, князь принципиально не набирал новых слуг в Москве, а привозил из своей вотчины. Так, в принципе, делали почти все.

Я каждый день мотался из слободы в Москву по делам и не только, регулярно встречался с Евдокией, несколько раз заехал к мастеру Рыбину и на Пушечный двор к мастеру Ганусову. Всё шло своим чередом.

Ездить приходилось в сопровождении, хоть оно мне и не нравилось, тяготило, как привязанная к лодыжке гиря. Привыкнуть к тому, что я теперь важная персона, которой требуется постоянный эскорт, я пока так и не мог.

К царю пока не ездил и не заходил, даже если по делам оказывался в Кремле, предпочитая лишний раз не мозолить ему глаза и не напоминать о себе, хотя, наверное, стоило бы. Как минимум стоило напомнить о его обещании выдать разрешение на арест Старицкого.