Время близилось уже к лету, вовсю зеленела листва на деревьях. Я с ужасом осознал, что уже почти год нахожусь здесь, а толком ничего так и не сделано. Ну, разве что патрон внедрил, да то бумажный, а не промежуточный. Самогонный аппарат, который я всё-таки смастерил, в промышленных масштабах я пока внедрять опасался. Споить русский народ, познакомив его с дистилляцией, так себе достижение для попаданца. Да, стрельцы применяли мой устав, единороги потихоньку поступали в войска, но этого мало.

Но сколько бы я ни думал о новых свершениях и прорывных изобретениях, ничего толкового в голову так и не приходило. Все мои мысли были заняты службой, и на этом поприще я добился гораздо больших успехов. Изменники и предатели лишались постов, чаще всего вместе с жизнью, а те, кто ещё не успел предать, получали шанс передумать, опасаясь за свои жизни. И одно только это, на мой взгляд, укрепляло государство.

В Ливонии война тоже шла ни шатко, ни валко, армия Мстиславского громила орденцев в поле, вела осады с переменным успехом и без громких побед. Все ждали, когда в войну вступит Сигизмунд со своими ратями. Но Сигизмунд осторожничал. Или ждал, когда русская рать ослабит Ливонию настолько, что её можно будет забрать самому.

Короче говоря, ни у меня, ни в Московском царстве ничего особенного не происходило. До тех пор, пока в мою избу не ворвался вдруг Леонтий, взъерошенный и перепуганный.

— Никитка! Пожар! — воскликнул он.

Я подскочил на месте. Пожар это серьёзно, учитывая, что абсолютно все здания тут, кроме Московского Кремля и церквей, строились из дерева. Москва горела регулярно. Её и строили-то, заканчивая улицы тупиками, «концами», чтобы огонь не пролетал сквозь весь город, а сам собой гас, после того, как выгорит тот или иной конец. Это даже за крупные пожары не считали.

— Где пожар? — спросил я.

Погода в последние дни стояла сухая и ветреная. Идеальная для дикого огня.

— Москва горит! — ответил дядька.

Я выбежал на двор. На западе виднелось красное зарево. Опричники, занимавшиеся во дворе боевой подготовкой, стояли и глазели на это зарево, как бараны.

— Твою мать… — выдохнул я. — Боевая тревога!

Тут же поднялась суматоха, опричники, заслышав команду, забегали по двору, закричали, повторяя команду для тех, кто не услышал с первого раза. Я и сам кинулся обратно в избу, чтобы взять всё необходимое. Москва горела, горела серьёзно, и там наверняка требовалась наша помощь.

Да, мы не пожарные. Но пожарной службы, как таковой, тут и не было, пожары тушили всем миром. Да городовые стрельцы, как и мы же, приходили на помощь в критической ситуации. Никаких пожарных машин, длинных рукавов и брезентовых курток, только топоры, багры и крючья, чтобы растаскивать и ломать горящие постройки.

Но судя по зареву на горизонте, топоры нам не понадобятся. Всё выгорит само.

С другой стороны, наша помощь всё равно пригодится, например, в борьбе с мародёрами, неизменно появляющимися в подобных ситуациях. Наше присутствие будет создавать хотя бы видимость порядка.

Опричники вскочили в сёдла, в слободе остались только несколько караульных, все остальные, даже больные и готовящиеся к дежурству, отправились со мной.

Кавалькада помчалась к Москве, на всех парах, не жалея лошадей. Зарево становилось всё ярче, с той стороны слышался какой-то нескончаемый гул, рокот. Стихия бушевала, пламя вырвалось на свободу. Никогда не видел, как горит целый город, и не думал, что доведётся увидеть, но зрелище одновременно пугало до чёртиков и восхищало до глубины души. Надеюсь, это первый и последний раз.

Навстречу нам ошалело бежали люди, спасаясь от огня. Простоволосые бабы, чумазые дети. Тащили с собой то, что могли спасти, скарб, мешки, домашних питомцев.