— Скажи, Иван, знаешь, зачем толпа за слободой собиралась? — спросил я.

— Знаю, благодетель, знаю! — испуганно воскликнул он.

Он сделал едва заметный знак рукой, к нам выбежал молодой юноша, лицом похожий на этого старосту, протянул мне увесистый кошель.

— Прими, не побрезгуй, спаситель наш! — воскликнул старик.

Он что, думает, что я сюда явился ради взятки?

Я даже не шелохнулся. С одной стороны, можно было бы взять этот кошель, меня никто не осудил бы, наоборот, такое поведение всем было бы предельно понятно. С другой стороны, я не хотел брать деньги у немцев. Чтобы никто потом не мог меня этим серебром попрекнуть.

— На милостыню раздай, сирым и убогим, — мрачно сказал я, и паренёк спешно убрал кошель, отступая назад.

Староста испуганно захлопал глазами, такого поведения он не понимал, а всё непонятное обычно пугает. Я видел, как начинает дрожать его выбритая дряблая шея.

— Как же, милостивый государь… Мы же… — забормотал он.

— Слух прошёл, будто из немцев… Ваши будто город сожгли, — сказал я.

— Да как можно⁈ Мы бы никогда! — воскликнул староста, едва ли не оскорблённо.

Может, даже и не врёт. Но ведь город зажечь могли и без его ведома, в слободе постоянно мелькали новые лица. Купцы приезжали и уезжали, гости столицы никак не учитывались, миграционных служб ещё не существовало. Визы были не нужны, да и границы тут были весьма условными.

— Ты никогда, а вот люди твои… За всех до единого поручиться можешь? — спросил я.

Тот сразу же поник. Даже я за всех своих опричников, которых набирали отнюдь не по объявлению, поручиться не мог, а тут целая слобода самого разного люда. Староста здесь отвечал за порядок да выражал общее мнение, не более.

Впрочем, хватать всех без разбора я не собирался.

— Ежели знаешь чего, догадываешься или подозреваешь кого, сразу говори, — хмыкнул я. — Не то придётся дознание учинять, дольше выйдет, а времени у меня немного.

Старик замотал головой почти как припадочный, будто это могло меня убедить. Нет, мол, никаких подозрений. Если бы он задумался хоть на секунду перед этим, я бы поверил, но он пошёл в отказ сразу же, без раздумий, и это, на мой взгляд, было само по себе подозрительно.

— Стало быть, долгим путём пойдём… — вздохнул я.

Не хотелось. Ей Богу, не хотелось, я бы предпочёл сделать всё быстро, коротким путём, взять тех, на кого покажет староста, расспросить о пожаре и поджоге, провести следственные мероприятия и, в зависимости от ответов, арестовать или отпустить тех несчастных иноземцев, но нет. Придётся работать.

— Взять его, — приказал я.

Мои опричники спрыгнули с коней, посмотрели грозно на собравшуюся вокруг нас небольшую толпу местных жителей. Никто на защиту старосты не вышел.

— Найн! Я скажу, скажу! — завопил старик.

Его нежно взяли под локотки с двух сторон, он растерянно смотрел то на опричников, то на меня. Я сделал знак остановиться, посмотрел на этого Ивана, ожидая подробностей.

— Я слышал… Слух, не более… — торопливо забормотал он. — Якобы город загорелся от свечки, это всё, что я знаю, милостивый государь!

Взгляд у него был перепуганный, но скользкий, будто он всё-таки знал что-то ещё, что лучше скрывать от властей. Или каким-то образом сам был замешан. Или его хорошенько припугнули, зная, что первым спрашивать будут именно старосту. И он этих неизвестных боится больше, чем царских опричников.

— А если с пристрастием тебя допросить? — хмыкнул я, глядя ему в глаза. — Опыт у моих ребят большой, всё вмиг вызнают.