Как можно более тактично, Шлиффен продолжил:

- Мы заблаговременно разработали более детальные планы боефых действий, генерал. Они хорошо нам против австрийцев, а затем против французов послужили.

- Мне действительно доставило удовольствие наблюдать, как «лягушатники» получают хорошую трепку, - согласился Розенкранс. – Но, полковник, вы не понимаете…

Говорил он с большой искренностью в голосе –американцы не всегда были правы – не более, чем все остальные, но они всегда были уверенны в себе.

- Здесь нельзя просто взять и спланировать все, как это делаете вы по ту сторону Атлантики. Здесь слишком много земли и недостаточно людей, чтобы заполнить всю ее. Слишком много места для маневра, если вы понимаете, о чем я говорю, и как, к черту, учитывая все это, составлять планы?

Смысл в его словах был, но только отражали они далеко не полную картину.

- Перед нами штоит подобная трудность, когда мы о войне с Россией думаем, - ответил Шлиффен. – Там, в России, даше больше места, тшем у вас, хотя я долшен признать, што в России больше людей. Но это не мешает нам зоштавлять планы. Если мы можем вынудить неприятеля реагировать на дейштвия наших войск, победа за нами.

- Может быть, - ответил Розенкранс. – А может быть, вы умнее русских, с которыми готовитесь воевать. Здесь же, сдается мне, еще не народился на свет генерал, который будет умнее, чем Стоунволл Джексон.

- Не понимаю, - произнес Шлиффен, но затем вдруг понял.

Его собственные предки, наверное, уходили драться с Наполеоном именно с таким вот чувством ужаса и самоуверенности. Правда, само сравнение провинциального конфедератского генерала с великим Бонапартом поразило своей абсурдностью, но потом он просто подумал о том, что Розенкранс и ему подобные вряд ли были ровней Шарнхорсту, Гнейзенау и Блюхеру.

- Но мы победим их. – И снова Розенкранс оказался полон простодушной самоуверенности. – Нас больше, чем их в соотношении два к одному или около того, а этого остаточно, чтобы любой генерал выглядел умней, чем он есть на самом деле – даже такого старого неудачника, как я.

Улыбка, которой он одарил Шлиффена, имела такое самоуничижительное очарование, что немецкий военный атташе просто не мог не ответить на это.

И Розенкранс был прав. Армия с вдвое большим количеством людей и пушек по сравнению с неприятелем, вступая в войну имела громадное преимущество. Как когда-то сказал Вольтер: «Бог всегда на стороне больших батальонов». Даже Фридрих Великий перед лицом такого перевеса у противника уже почти исчерпал все свои возможности в Семилетней войне, когда такая своевременная смерть русской царицы и восхождение на оставленный ею трон наследника, благоволившего к прусскому королю, привели к тому, что Россия вышла из войны.

- Я повторяю вопрос, который я прежде задал, - снова произнес Шлиффен. – Тшто вы делать будете, если Англия или Франция, или они обе сразу в войну на стороне Конфедеративных Штатов вштупят?

- Все, что сможем, - ответил Розенкранс.

«Храбро, - подумал Шлиффен, - но бесполезно». Но затем командующий американской армией лукаво взглянул на собеседника:

- По секрету между нами, полковник, скажу: я не думаю, что это случится. Донесения, которые мы получаем из Лондона и Парижа говорят о том, что правительства обеих стран по горло сыты тем, что Конфедерация о сих пор держит в рабстве своих ниггеров, и они не шевельнут и пальцем до тех пор, пока матяжники не пообещают, что отпустят их. Ну, а теперь я спрашиваю вас, сэр, какова вероятность такого события? Наиглавнейшей причиной того, что они начали войну была та, что они боялись, что правительство Соединенных Штатов заставит их сделать нечто подобное. Если уж они не сделали этого во имя тех, кто их плоть и кровь, то почему вы думаете, что эти упрямые ублюдки сделают это для каких-то там иностранцев?

- Это мошет быть вашным аргументом, - согласился Шлиффен.